Как написать мини сагу
Если мы посмотрим на литературу XIX века, то увидим, что там много замкнутого пространства, но это пространство все-таки, чаще всего, город, усадьба и прилегающий к ней мир. Владимир Дизайн, создание и разработка сайта: Кузнецов Андрей. Вячеслав , Я тоже перепутала, только что исправила.
Если бы этот конфликт был решен на уровне обычного развлекательного сериала, ни у кого не возникало бы вопросов. Ирэн плотно занимала бы амплуа несчастной женщины, а Сомс — адского тирана.
Но в чем талант Голсуорси? Во-первых, Ирэн — это единственный человек, чьих мыслей мы никогда не узнаем. Она такая прекрасная живая статуя, которая показана только извне. Голсуорси, кроме желания запечатлеть чувство угасания эпохи, волнует еще другой важный вопрос — как люди воспринимают красоту, как они ее, грубо говоря, постигают и осваивают. Сомс умеет красотой только владеть. Это характерный мотив, который, кстати, потом часто всплывает в последующей англоязычной литературе.
Тут уместно вспомнить роман Антонии Байетт «Обладать», который весь о присвоении красоты, и как ни странно, «Тайную историю» Донны Тартт о том, что красота — это то, что нас пугает. Но Сомс, на самом деле, гораздо интереснее Ирэн. Он ведет себя как тиран и собственник, он насилует жену и нанимает детектива, чтобы за ней следить. Но мы постоянно наблюдаем его внутренний монолог, тончайшим образом выписанные переживания, которые, кстати, сближают Голсуорси с современной ему литературной эпохой.
Когда мы сталкиваемся с тем адом, который творится у него в душе, с адом, которого он сам не может осознать и побороть, нам становится жаль Сомса. Единственная доступная ему форма любви — обладание. Когда Голсуорси показывает его изнутри — это заставляет читателя его жалеть. Возвращаясь к вашему вопросу: да, механизм вполне романно-сериальный. Но исполнение мастерское, и это заставляет читателя возвращаться к Голсуорси гораздо чаще, чем к Уилки Коллинзу или другим авторам.
Он весь в нюансах. У него нет хороших и плохих — тут всех жалеешь и любишь. Давайте поговорим и слугах. В современной британской литературе и кино — достаточно вспомнить и «Аббатство Даунтон», и «Госфорд-парк», и роман Кадзуо Исигуро «Остаток дня» — это важная и популярная тема.
Понятно, что идея «и крестьянки любить умеют» сильно не свежа, но все же: когда слуга становится так же важен, как его хозяин? У Голсуорси этого еще нет. Это отдельная, большая и интересная тема. В «Саге о Форсайтах» слуг нет. Вулф в том же эссе о миссис Браун пишет: кухарка в викторианское время — это левиафан, который сидит где-то в темноте и не отсвечивает, ее не видно.
После го у нас в литературе появляется горничная, которая начинает жить и двигаться. Понятно, что это все было и в литературе XIX века. Достаточно вспомнить хотя бы Сэма Уэллера из «Пиквикского клуба». Если мы вернемся к началу XIX века и посмотрим на романы современниц Джейн Остин и на полпоколения выше — Марии Эджворт, миссис Рэдклиф, Фанни Берни, то увидим, что главная героиня либо сразу аристократка, либо сирота.
Если она сирота, то она непременно влюбляется в какого-нибудь графа, лорда, барона и в результате невероятной цепочки событий выясняется, что она на самом деле никакая не сирота, а внебрачная дочь как минимум графа.
И тогда два аристократа могут наконец нормально пожениться. Почему был так революционен роман «Гордость и предубеждение»?
Потому что Элизабет Беннет не оказалась никакой тайной наследницей аристократов, она стоит на социальной лестнице серьезно ниже мистера Дарси и все равно выходит за него замуж.
При этом аристократы, кстати, ведут себя в романе как свиньи, а люди с торговым происхождением — нормальные приятные люди. Но поначалу слуги даже не рассматривались в романах как герои, они были мебелью в лучшем случае.
Потом в романах стали постепенно появляться обычные простые люди, проститутки, падшие женщины, слуги, кучеры, няньки.
Но они все равно второстепенные, неглавные герои. Да, Диккенс выводит у себя в романе проститутку Нэнси, но, несмотря на то что она — голубиная душа и всем помогает, все равно она умирает. Она наказана — иначе нельзя.
Трагическая судьба — удел проституток, по-другому думать еще сложно. С года начинается постепенный интерес к простому человеку как к герою отдельного романа. Миссис Браун, которую Вулф увидела в поезде, — женщина явно бедная, но которая Вулф заинтересовала и из-за которой она написала это эссе. Вулф говорит — не нужно смотреть на социальные условия, в которых она живет, посмотрите на нее саму как на героиню. И если посмотреть на наше время, то один из принципов неовикторианской развлекательной — и не только — литературы заключается в том, что голоса обретают второстепенные персонажи.
Например, «Багровый лепесток и белый» Мишеля Фейбера. По атмосфере это типичный Диккенс, помноженный на отчеты Генри Мейхью. Но его главная героиня — проститутка. И в конце у нее все хорошо, она не погибает в канаве в назидание юным леди. У Диккенса так быть не могло. Получают голоса слуги, геи, дети, инвалиды — все бессловесные существа. И то, что мы сейчас видим в «Аббатстве Даунтон» — это все та же попытка сделать героями людей более понятных массовому зрителю. Все прекрасно понимают, что, родись ты в XIX веке, ты не была бы герцогиней, а с высокой долей вероятности вставала бы в утра и натирала полы.
Феллоуз же вообще как-то очень архаичен в приемах и при этом совершенно современен. То, что делает Феллоуз — это ностальгия по утраченному золотому времени.
Потому что, конечно, и у аристократов все было не так картинно, и слуги не были такими симпатичными людьми. В году был опубликован мемуар некой Маргарет Пауэл, она родилась в или году и почти всю свою жизнь работала служанкой. Она рассказывает, как все было устроено. И это читается посильнее любого «Аббатства Даунтон». Феллоуз, кстати, у нее много взял.
Например, она рассказывает про лакея, который вместе с другой служанкой против господ строит какие-то козни. Был лакей, который спал одновременно с хозяйкой и хозяином. При этом Пауэлл пишет о своих хозяевах без придыхания, честно рассказывая о том, как слуг держали в черном теле. Если почитать, как она пришла работать в 13 лет и училась всему под пинками, это все будет не так конфетно, как у Феллоуза.
Знаете, как у среднего русского читателя есть тоска по хрусту французской булки. По эпохе, когда у нас не было каких-то особенных внутренних раздоров: батюшка царь Александр III, на санях катаемся с баранками, Фандорин, зеленое сукно, барышни устраивают суаре — это все мало имеет отношение к действительности, но об этом приятно читать, и это вызывает чувство, что когда-то были времена, когда было хорошо.
И Феллоуз эксплуатирует ровно то же чувство. У англичан оно еще сильнее, чем у нас. У нас в году рухнула литература. А у них — выжила. Они после Первой мировой войны стремление к золотой утраченной Англии постоянно проговаривали и прописывали как какую-то незакрытую травму. Даже Агата Кристи — за что мы ее так любим? Не столько за сюжеты, сколько за вздохи ее разных пожилых героинь: «ах, раньше у нас была дюжина слуг и три садовника, а теперь мы так обеднели, что можем позволить себе только одного садовника» — вот за это.
За твид, яблоки, ветшающие поместья. Нам это кажется умилительным, у англичан это болит до сих пор. И Феллоуз работает с этой незакрытой травмой, даже в мелочах. Вот, например, почему Аббатство Даунтон именно аббатство. Это значит, что они очень старые аристократы.
Осталась земля, много земли, потому что монастыри были богатые, осталась монастырская десятина, которую кто-то должен был собирать.
Свято место пусто не бывает, и кто подсуетился, тот их и занял, выкупил, получил в дар и т. И вот, слово abbey говорит о том, что на этом месте знать с XVI века сидит и собирает десятину вместо стоявшего тут аббатства. Англичанину это слово говорит очень много: старый дом, старые традиции. С одной стороны, Феллоуз все это берет: известные сюжеты, аббатство в названии, прекрасную старушку-графиню, которая выражается как героиня Вудхауза, в которой сошлись все его тетушки Агаты разом.
С другой — всех этих прекрасных слуг, которые близки и понятны массовому зрителю, но поданы в очень ностальгическом ключе. Там есть дворецкий, которых их всех строит и дико предан хозяевам — такого на самом деле, конечно, не было. А если и было, то заканчивалось очень трагично. И роман Кадзуо Исигуро «Остаток дня» — на самом деле об этом, о такой жуткой степени самоотречения, которая мешает жить. Конечно, если прочертить какую-то линию от Голсуорси к Феллоузу, она будет довольно условной.
Голсуорси классом, мастерством и просто всем выше, лучше и мощнее Феллоуза и при этом очень понятен читателю, и этой любовью не нужно пренебрегать, конечно. Кому-то, какому-то читателю, может, более близок и Феллоуз с его сахарными сентиментальными штуками и сериальностью, которая совсем не сработала в его романах, но прекрасно ложится на визуальный ряд. Кстати, еще был такой очень популярный британский сериал о слугах и хозяевах «Upstairs, downstairs», шел в х.
Его просто обожали, улицы, что называется, пустели, когда он шел. И Феллоуз ловит британцев еще на этой любви, грубо говоря, строчит фанфик по тому, что до сих пор мило и дорого.
Но Голсуорси, конечно, при всей его устремленности в ушедшую эпоху, все равно создал — в отличие от Феллоуза — что-то принципиально новое. Без него, наверное, не было бы такой любви читателя к большому семейному роману, не было бы вот этого эталона семейной саги, на который потом — вольно или невольно — ориентировалась дальнейшая беллетристика.
Голсуорси можно читать, Голсуорси можно смотреть — ничего от этого не теряется. Когда, кстати, в году в день столетия Голсуорси показывали экранизацию «Форсайтов», у британцев было какое-то рекордное количество просмотров, в этот день буквально вся Британия прилипла к телевизору. Подводя итоги: Голсуорси многое дал британской литературе, а Феллоуз просто умело эксплуатирует уже имеющееся, и если Голсуорси прекрасно может существовать без Феллоуза, то вот Феллоуз без условных Голсуорси, Исигуро и Форда — конечно нет.
Беседовала Наталья Кочеткова. Комментарии отключены. Белый квадрат Россия-вошь, Движуха и казнь телеведущего в новом рассказе Владимира Сорокина. Свергали царя, пошумели не зря Смерть, ложь и ужасы революции года. Очень темные дела Россия погрязла в наркотиках из темного интернета. Роман, посвященный сефардской культуре. И по правде говоря, качества, которые делают книгу безумно популярной, не всегда делают ее литературной.
Рецензент «New York Times» однажды охарактеризовал книги Плейн как «легкие, утешительные произведения щедрого духа, насыщенные сюжетом и чувствами, тонкие почти во всех других отношениях и почти незаметные в развитии персонажей».
Роман Элизабет Грейвер года «Кантика» издатель назвал «ослепительной сефардской сагой о нескольких поколениях». Речь идет о богатой турецко-еврейской семье, чьи судьбы изменила Первая мировая война.
И члены которой перебрались в Барселону, на Кубу и, наконец, в Нью-Йорк. И все же, хотя в нем есть вся драма, которую можно ожидать от таких путешествий и романов о них, произведение остается одновременно лирическим и литературным и, вероятно, если есть какая-то справедливость, выдержит испытание временем.
Как Грейвер это удалось, она рассказала на прошлой неделе, в интервью из Кейп-Кода. Грейвер, автор еще пяти книг, преподает литературу в Бостонском колледже.
В центре романа Ребекка, привилегированная дочь фабриканта — еврея в Стамбуле, которая должна постоянно заново изобретать себя как дочь, жену, мать, иммигрантку и бизнес-леди.
Персонаж основан на собственной бабушке Грейвер, и история, которую рассказывает Грейвер, богата подробностями о сефардском наследии ее семьи со стороны матери. Есть отрывки диалогов и текстов песен на ладино, а также органичные изображения народной и религиозной культуры ладино. Между исследованиями и поездками в Турцию, Испанию и Кубу ей потребовалось десятилетие, чтобы написать книгу.
Она отказалась от научно-популярной версии жизни своей бабушки, полагая, что в этой истории будет слишком много пробелов, и она заставит ее погрузиться в то, что впоследствии станет своего рода литературными мемуарами.
Вместо этого книга представляет собой вымысел, натянутый на настоящие леса: каждая глава начинается с фотографии родственников, с которых списаны образы героев книги. Одним из ключевых отношений в книге являются отношения между Ребеккой и ее падчерицей Луной, своевольной, умной девушкой с инвалидностью, которая влияет на ее речь и движения.
Ребекка посвящает себя образованию Луны и тому, что мы сейчас назвали бы физиотерапией. Но Грейвер часто отклоняется, чтобы показать, насколько сложными и трудными могут быть люди — даже замечательные люди.
Она вроде как опирается на поверхности, но очень хорошо умеет пасовать», — объяснила Грейвер. Во взаимодействии они раскрывают друг друга с разных точек зрения». Книга выходит во время возобновления интереса к сефардской культуре, и отчасти ее привлекательность заключается в том, что она рассказывает то, что многим американским читателям — евреям, привыкшим к ашкеназскому опыту, кажется, свежей историей.
Сама Грейвер преподает этот жанр, в который входят произведения корейско-американского автора Мин Джи Ли, американца гаитянского происхождения Эдвиджа Дантиката и американца вьетнамского происхождения Вьет Тхань Нгуен.
Отвечая на вопрос, думала ли она о жанре, когда писала книгу, и опасалась ли того, как может быть воспринят такой обширный семейный роман, как ее, Грейвер заметила, ей не нравится термин «семейная сага». И я в долгу перед ними во многих отношениях. Но я хочу, чтобы персонажи были несовершенными и сложными, и чтобы повороты, которые они совершают, выходили из их пересечений как с историей, так и с их собственными очень конкретными обстоятельствами.
Я думаю о больших романах, где есть большая социальная канва, а не история триумфа». Действительно, «Кантика», в отличие от многих романов о еврейской миграции, на самом деле является рассказом об экономическом упадке семьи.
В конечном счете, по словам Грейвер, она хотела запечатлеть историю путешествия своей сефардской семьи во всей ее сложности. Роман о жизни сефардов возрождает еврейскую семейную сагу 7 августа , литература.
