Альфонс три товарища, Творчество Э.М.Ремарка: Три товарища
Режиссёрез Александр Сурин. Таков непреложный закон: ни одна из этих девушек не узнавала вас на улице, если вы были не одни. Альфонс подошел к шкафу и достал из него два старых санитарных пакета времен войны. Мы заехали на почту и в банк, где Кестер внес гербовый сбор заведующему управлением аукционов. Все предостережения Кестера развеялись в прах.
Ленц так удивился, что глаза у него полезли на лоб. Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию. Все материалы взяты из открытых источников и представлены исключительно в ознакомительных целях. Все права на книгу Три товарища принадлежат автору Эрих Мария Ремарк и издательствам. Cтраница Назад 1 … 62 63 64 65 66 67 68 … Вперед. Регистрация Забыли пароль? Она рассмеялась: — У меня зверский аппетит.
Я вдруг очень обрадовался. Альфонс осклабился, чуть открыл рот и прищурил глаза: — Вам повезло! Сегодня есть раки! Альфонс налил две рюмки: — Будь здоров, Готтфрид, свинья ты жареная, черт бы тебя побрал!
Оба выпили залпом свои рюмки. Он вынул часы: — Без десяти восемь ситроэн подкатил к мастерской. Что вы на это скажете? Альфонс обрадованно кивнул головой: — Вы разумная женщина, я знаю. Но сперва немного искусства. Золотко ты мое! Пат подвинулась, и он сел возле нее. Она сияла очарованием и радостью. Ее лицо просветлело: — Салют, Робби! Салют, Готтфрид! Мы выпили. Он взял другого рака и протянул Пат раскрытую клешню.
Кестер молча забрался на сидение. Он не сел за руль. Чуть сгорбившись, он примостился возле меня. Машина тронулась. Он кивнул. Я прибавил газу и свернул на набережную канала. Вода тянулась широкой серебряной полосой. На противоположном берегу в тени стояли черные как уголь сараи, но на мостовой лежал бледно-голубой свет, и шины скользили по нему, как по невидимому снегу.
Широкие серебристо-зеленые башни собора в стиле барокко высились над рядами крыш. Они сверкали на далеком фоне фосфоресцирующего неба, в котором, как большая световая ракета, повисла луна. Когда я открыл входную дверь, она вышла из гостиной.
Я всё еще думал о прошедшем вечере. Но потом я понял и побежал в свою комнату. Телеграмма лежала на середине стола, светясь, как мел, под резкими лучами лампы. Я сорвал наклейку. Сердце сжалось, буквы расплылись, убежали, снова появились А я уже думал, что Там было только три слова: "Робби, приезжай скорее Чувство облегчения улетучилось. Вернулся страх: - Что там могло случиться, Отто? Боже мой, почему она не позвонила по телефону? Что-то неладно! Кестер положил телеграмму па стол: - Когда ты разговаривал с ней в последний раз?
Нет, больше. Если что-нибудь не гак, сразу же поедем. На машине. Есть у тебя железнодорожный справочник? Я заказал разговор с санаторием и принес из гостиной фрау Залевски справочник. Кестер раскрыл его. А там пересядем на ближайший поезд. Так мы наверняка сэкономим несколько часов.
Как ты считаешь? Зазвонил телефон. Кестер взял справочник и ушел в мою комнату. Санаторий ответил. Я попросил позвать Пат. Через минуту дежурная сестра сказала, что Пат лучше не подходить к телефону. Сегодня она немного температурит. С Кестером и "Карлом". Мы сейчас выезжаем. Вы поняли меня?
Но скажите ей об этом немедленно. Мы сейчас же выезжаем. Я вернулся в свою комнату. Мои ноги двигались удивительно легко. Кестер сидел за столом и выписывал расписание поездов. Через полчаса вернусь. Я снял со шкафа чемодан. Это был всё тот же старый чемодан Ленца с пестрыми наклейками отелей. Я быстро собрал вещи и предупредил о своем отъезде фрау Залевски и хозяина "Интернационаля". Потом я сел к окну и стал дожидаться Кестера. Было очень тихо. Я подумал, что завтра вечером увижу Пат, и меня вдруг охватило жгучее, дикое нетерпение.
Перед ним померкло всё: страх, беспокойство, печаль, отчаяние. Завтра вечером я увижу ее, - это было немыслимое, невообразимое счастье, в которое я уже почти не верил. Ведь я столько потерял с тех пор, как мы расстались Я взял чемодан и вышел из квартиры.
Всё стало вдруг близким и теплым: лестница, устоявшийся запах подъезда, холодный, поблескивающий резиново-серый асфальт, по которому стремительно подкатил "Карл".
Укутайся как следует. Но пока поведу я. Ведь я поспал после обеда. Через полчаса город остался позади, и нас поглотило безграничное молчание ясной лунной ночи. Белое шоссе бежало перед нами, теряясь у горизонта. Было так светло, что можно было ехать без фар. Гул мотора походил на низкий органный звук; он не разрывал тишину, но делал ее еще более ощутимой. Я покачал головой: - Не могу, Отто. Ведь нам еще через всю Германию ехать.
Я сидел рядом с Кестером. Луна медленно скользила по небу. Поля блестели, как перламутр. Время от времени мимо пролетали деревни, иногда заспанный, пустынный город. Улицы, тянувшиеся между рядами домов, были словно ущелья, залитые призрачным, бесплотным светом луны, преображавшим эту ночь в какой-то фантастический фильм. Под утро стало холодно. На лугах заискрился иней, на фоне бледнеющего неба высились деревья, точно отлитые из стали, в лесах поднялся ветер, и кое-где над крышами уже вился дымок.
Мы поменялись местами, и я вел машину до десяти часов. Затем мы наскоро позавтракали в придорожном трактире и поехали дальше. В двенадцать Кестер снова сел за руль. Отто вел машину быстрее меня, и я его больше не подменял.
Уже смеркалось, когда мы прибыли к отрогам гор. У нас были цепи для колес и лопата, и мы стали расспрашивать, как далеко можно пробраться своим ходом. Только не скажу точно, каково положение на последних километрах. Возможно, что там вы застрянете.
Мы намного обогнали поезд и решили попытаться доехать на машине до места.
Было холодно, и поэтому тумана мы не опасались. Проехав полпути, мы надели на баллоны цепи. Шоссе было очищено от снега, но во многих местах оно обледенело. Машину частенько заносило и подбрасывало. Иногда приходилось вылезать и толкать ее.
Дважды мы застревали и выгребали колёса из снега. В последней деревне мы раздобыли ведро песку. Теперь мы находились на большой высоте и боялись обледеневших поворотов на спусках.
Стало совсем темно, голые, отвесные стены гор терялись в вечернем небе, дорога суживалась, мотор ревел на первой скорости. Мы спускались вниз, беря поворот за поворотом.
Вдруг свет фар сорвался с каменной стены, провалился в пустоту, горы раскрылись, и внизу мы увидели огни деревушки. Машина прогрохотала между пестрыми витринами магазинов на главной улице. Испуганные необычным зрелищем, пешеходы шарахались в стороны, лошади становились на дыбы.
Какие-то сани съехали в кювет. Машина быстро поднялась по извилистой дороге к санаторию и остановилась у подъезда. Я выскочил. Как сквозь пелену промелькнули люди, любопытные взгляды, контора, лифт, белый коридор Я рванул дверь и увидел Пат.
Именно такой я видел ее сотни раз во сне и в мечтах, и теперь она шла мне навстречу, и я обхватил ее руками, как жизнь. Нет, это было больше, чем жизнь Она покачала головой, ее волосы коснулись моей щеки.
Потом она выпрямилась, сжала ладонями мое лицо и посмотрела на меня. Она поцеловала меня осторожно, серьезно и бережно, словно боялась сломать.
Почувствовав ее губы, я задрожал. Всё произошло слишком быстро, и я не мог осмыслить это до конца. Я еще не был здесь по-настоящему; я был еще полон ревом мотора и видел убегающую ленту шоссе. Так чувствует себя человек, попадающий из холода и мрака в теплую комнату, - он ощущает тепло кожей, глазами, но еще не согрелся.
Она не ответила и продолжала молча смотреть на меня в упор, и казалось, она ищет и хочет снова найти что-то очень важное. Я был смущен, я взял ее за плечи и опустил глаза. Скажи, уедешь ли ты Чтобы я знала.
Я хотел ответить, что еще не знаю этого и что через несколько дней мне, видимо, придется уехать, так как у меня нет денег, чтобы оставаться в горах. Но я не мог. Я не мог сказать этого, когда она так смотрела па меня. До тех пор, пока мы не сможем уехать вдвоем. Ее лицо оставалось неподвижным. Но внезапно оно просветлело, словно озаренное изнутри - О, - пробормотала она, - я бы этого не вынесла.
Я,попробовал разглядеть через ее плечо температурный лист, висевший над изголовьем постели. Она это заметила, быстро сорвала листок, скомкала его и швырнула под кровать. Я заметил, куда закатился бумажный шарик, и решил незаметно поднять его потом и спрятать в карман. Всё уже прошло. Она рассмеялась: - Не спрашивай сейчас о врачах. Вообще ни о чем больше не спрашивай. Ты здесь, и этого достаточно! Вдруг мне показалось, что она уже не та. Может быть, оттого, что я так давно ее не видел, но она показалась мне совсем не такой, как прежде.
Ее движения стали более плавными, кожа теплее, и даже походка, даже то, как она пошла мне навстречу, - всё было каким-то другим Она была уже не просто красивой девушкой, которую нужно оберегать, было в ней что-то новое, и если раньше я часто не знал, любит ли она меня, то теперь я это ясно чувствовал. Она ничего больше не скрывала; полная жизни, близкая мне как никогда прежде, она была прекрасна, даря мне еще большее счастье Но все-таки в ней чувствовалось какое-то странное беспокойство.
Кестер ждет меня. Нам надо найти квартиру. А где Ленц? Она ни о чем не догадалась. Теперь мне можно всё. Мы спустимся и выпьем немного. Я буду смотреть, как вы пьете. Тогда мы подождем тебя внизу в холле.
Она подошла к шкафу за платьем. Улучив минутку, я вытащил из-под кровати бумажный шарик и сунул его в карман. Теперь у нас времени будет вдоволь. Целый день будем что-нибудь рассказывать друг другу. Сразу как-то не получается. Она кивнула: - Да, мы всё расскажем друг другу, и тогда всё время, что мы не виделись, уже не будет для нас разлукой.
Каждый узнает всё о другом, и тогда получится, будто мы и не расставались. Она улыбнулась: - Ко мне это не относится. У меня нет таких сил. Мне тяжелее. Я не умею утешаться мечтами, когда я одна. Я тогда просто одна, и всё тут.
Одиночество легче, когда не любишь. Она всё еще улыбалась, но я видел, что это была вымученная улыбка. Он уже выгрузил чемоданы. Нам отвели две смежные комнаты во флигеле. Мы пошли по лестнице к флигелю. Снег скрипел под ногами. Мы умылись. Потом Кестер пришел ко мне в комнату.
Он выглядел так, будто только что встал после сна. Мы пошли обратно в санаторий. Кестер накрыл радиатор одеялом. Он остановился: - По-моему, мне нужно выехать завтра вечером или послезавтра утром. А ты ведь остаешься Я должен вернуться, чтобы зарабатывать. Здесь им едва ли понадобится такой плохой пианист. Кестер наклонился над радиатором "Карла" и поднял одеяло. Меньше трехсот марок. Будут другие деньги. Не беспокойся. Через неделю ты их получишь.
Я мрачно пошутил: - Ждешь наследства? Положись на меня. Нельзя тебе сейчас уезжать. Кестер снова накрыл радиатор одеялом и погладил капот. Потом мы пошли в холл и уселись у камина. Кестер посмотрел на часы: - Половина седьмого. По лестнице спустилась Пат в меховом жакете. Она быстро прошла через холл и поздоровалась с Кестером. Только теперь я заметил, как она загорела.
По светлому красновато-бронзовому оттенку кожи ее можно было принять за молодую индианку. Но лицо похудело и глаза лихорадочно блестели. И вообще это из-за вашего приезда. Вы очень устали? Ведь вы мои первые гости Маленький уголок, напоминающий бар. Это тоже для "лечебного процесса". Они избегают всего, что напоминало бы больницу. А если больному что-нибудь запрещено, ему этого всё равно не дадут. Бар был переполнен.
Пат поздоровалась с несколькими посетителями. Я заметил среди них итальянца. Мы сели за освободившийся столик. Мы его всегда пили в баре. Ты знаешь рецепт? Девушка принесла два "порто-ронко" и розоватый напиток. Она поставила свой бокал, не отпив ни капли, затем оглянулась, быстро схватила мою рюмку и выпила ее. Это был малиновый сок с лимоном без всякого алкоголя.
Пат посмотрела на меня. Она рассмеялась: - Закажите-ка еще один "порто-ронко". Но для себя. Мне не подадут. Я подозвал девушку. Я заметил, что за столиками пили довольно много коктейля "специаль". Как в старое время. Верно, Кестер?
Бедный Робби, из-за меня ты должен пить эту бурду! Пат рассмеялась. Красного вина. Мы заказали еще несколько "порто-ронко" и перешли в столовую. Пат была великолепна.
Ее лицо сияло. Мы сели за один из маленьких столиков, стоявших у окон. Было тепло. Внизу раскинулась деревня с улицами, посеребренными снегом. Так рано? Девушка принесла темно-красное вино. Кестер налил полные бокалы. Все столики были уже заняты. Повсюду сидели люди и болтали. Пат коснулась моей руки. Увидя меня, он встал. Мы вышли и сели на скамье перед санаторием. Шумная группа лыжников прошла вплотную мимо нас.
Среди них было несколько женщин с широкими белозубыми улыбками на здоровых загорелых лицах, густо смазанных кремом. Они кричали о том, что голодны, как волки. Мы подождали, пока они прошли. Эх, до чего же всё омерзительно. Его объяснения были очень туманны, со множеством оговорок. Но вывод ясен - наступило ухудшение.
Впрочем, он утверждает, что стало лучше. А здесь процесс развивается медленнее. Вот это он и называет улучшением. Кестер чертил каблуками по слежавшемуся снегу. Потом он поднял голову: - Значит, у него есть надежда? Но у меня очень мало осталось надежд. Я спросил его, сделал ли он вдувание, он сказал, что сейчас уже нельзя.
Ей уже делали несколько лет тому назад. Теперь поражены оба легких. Эх, будь всё проклято, Отто! Старуха в стоптанных галошах остановилась перед нашей скамьей. У нее было синее тощее лицо и потухшие глаза графитного цвета, казавшиеся слепыми.
Шея была обернута старомодным боа из перьев. Она медленно подняла лорнетку и поглядела на нас. Потом побрела дальше. У него было много пациентов такого же возраста. Всё это, мол, последствия войны. Недоедание в детские и юношеские годы. Но какое мне дело до всего этого? Она должна выздороветь. Что именно при этом заболевании процесс иногда внезапно прекращается, начинается обызвествление, и тогда выздоравливают даже в самых безнадежных случаях. Жаффе говорил то же самое. Но я не верю в чудеса.
Кестер не отвечал. Мы продолжали молча сидеть рядом. О чем мы еще могли говорить? Мы слишком многое испытали вместе, чтобы стараться утешать друг друга. Я ни о чем не думал; я даже не чувствовал отчаяния, я совершенно отупел. Всё во мне было серым и мертвым. Мы сидели, ожидая Пат. Она слегка пошатывалась и смеялась. От солнца. Каждый раз, как полежу на солнце, я качаюсь, точно старый моряк.
Я поглядел на нее, и вдруг все изменилось. Роберт Локамп — Николай Аузин. Готфрид Ленц — почётный работник культуры и искусства Тюменской области Сергей Осинцев. Отто Кестер — Александр Тихонов. Фрау Хассе — заслуженная артистка России Татьяна Пестова. Матильда Штосс — Елена Махнева. Валентин Гаузер — Александр Кудрин.
