Реши задачу с кедами и семечками, Как экономить деньги с комфортом: правила экономии бюджета, личный опыт
Автор создал совершенно особенную историю возникновения мира, магии и волшебных существ. Драконья чума, птичий грипп, обезьянья оспа, песни Бузовой На полочке стоит косметичка тети Лив. Меня охватывает отчаяние пополам с восторгом. Мне помогло разумное потребление, и тема экологии модный "zero waste" то есть сокращение мусора в своей жизни и на планете, замена на многоразовые вещи, переделка имеющегося, починка, обмен вещами.
На базарах. В этом смысле восточный базар, пожалуй, напоминает хаджж… Мате потер лоб. Хаджж… Насколько он помнит, это паломничество… — Паломничество в Мекку, — быстро подсказал Фило.
Мате недоуменно поднял брови. Что у него общего с ходжением… то есть с хождением по святым местам? Здесь происходили дорожные встречи, завязывались знакомства, возникали новые торговые связи. Тут обменивались самыми разнообразными сведениями, в том числе научными, узнавали о новых книгах… Кроме того, для паломников, совершающих хаджж, составлялось что-то вроде путевых справочников.
Конечно, поначалу они были очень несовершенны, но, кроме чисто служебных сведений, в них содержались описания встречающихся на пути местностей и народов. Описания эти становились все подробнее, постепенно приобретая самостоятельное значение, и в конце концов привели к возникновению нового литературного жанра.
Благодаря им появилась на свет обширная географическая литература… — Диалектика! А вот поди ж ты… — Да, — засмеялся Фило, — как говаривал Козьма Прутков,[4] и терпентин на что-нибудь полезен… Мате внезапно остановился и с интересом уставился на проходившего мимо человека в высокой шапке.
Хотите послушать? Между прочим, по-персидски «четверостишие» — «рубай». Мате обреченно вздохнул, рубай так рубай. Не в том суть. Главное, что стихи, как он понял, о преимуществе дружбы с умным человеком. Фило сказал, что так оно и есть, и прочитал внятно и с выражением:.
Водясь с глупцом, не оберешься срама. А потому послушайся Хайяма: Яд, мудрецом предложенный, прими, — Брать от глупца не стоит и бальзама. Ну как? Мате растерялся. Он с изумлением заметил, что четверостишие очень ему понравилось, но сознаться в этом не желал из упрямства. К счастью, упрямства в нем было все-таки меньше, чем прямоты. Это напоминает изящную математическую формулу. С его стороны это была высшая похвала, но Фило она озадачила: формула — и вдруг изящная?
Мате, наверное, шутит… — А вы, разумеется, считаете, что изящным может быть только произведение искусства, — напустился на него Мате, к которому сразу вернулась вся его язвительность. Где вам знать, что есть формулы стройные, а есть хромые, совсем как стихи; мелкие и глубокие — как мысли; узкие и всеобъемлющие — как духовный кругозор… Клянусь решетом Эратосфена, формулой можно выразить все!
Да, да, все, и по-разному. И пожалуйста, не возражайте! Иначе вы заставите меня пожалеть о том, что я назвал вас умным человеком. Но Фило не собирался возражать. Он вдруг закрыл глаза и стал медленно поводить носом из стороны в сторону. О боги, какое благоухание! Интересно, чем это пахнет? Фило посмотрел и замер: в нескольких шагах от него на низкой жаровне лежала стопка румяных маслянистых лепешек. Рядом на корточках восседал их владелец и привычным голосом выпевал: — А вот лепешки, сдобные лепешки!
С пылу, с жару, по дирхему[5] за пару! Тот подбросил на ладони несколько полтинников выпуска года. Фило нетерпеливо облизнул губы. Мате отрицательно покачал головой. Он не ошибся: поторговавшись для приличия ибо какой уважающий себя финансист совершает сделки не торгуясь? Фило выбрал одну порумяней и поднес ко рту, но Мате остановил его.
Носить на груди вместо медальона? У нее такая совершенная форма. Идеальное коническое сечение. Неужели вы никогда не читали знаменитого трактата о конических сечениях, написанного великим древнегреческим математиком Аполлонием Пергским?
Мате прекрасно понимал, что трактата Аполлония Фило и в глаза не видал, — просто ему хотелось пристыдить своего спутника. Но тот и не думал смущаться. Хочешь быть мудрей, — не делай больно мудростью своей! Круговой конус, то есть такой, у которого основание — круг. И, как у всякого порядочного кругового конуса, есть у него вершина и ось.
Иначе говоря, перпендикуляр, опущенный из вершины на основание. Заметьте еще, что окружность основания называется направляющей, а прямая, которая соединяет вершину конуса с любой точкой этой окружности, — образующей конуса. Фило неуверенно кивнул. В воображении, конечно. Итак, возьмем воображаемую плоскость и рассечем ею конус, ну, хотя бы параллельно оси.
В этом случае на поверхности конуса появится линия, которая называется гиперболой. Но нет, Фило ничего не видел. А теперь рассечем конус параллельно образующей. При этом на поверхности его получится линия, которая называется параболой. Вот она. Фило отрывисто засмеялся.
На мой взгляд, они совершенно одинаковы. А на самом деле… Мате снова достал блокнот и быстро начертил две кривые. В общем, нечто промежуточное между ними. И как вы думаете, что у нас при этом получится? У нас получится замкнутая кривая, которая называется эллипсом. На этом маленьком примере я хотел показать вам, что все на свете может быть выражено языком математики.
Взгляните на поверхность, образованную его горбами. Великолепный образчик гиперболического параболоида. Мате подошел к верблюду и провел ладонью по мохнатой седлообразной спине. Но верблюд, вероятно, был противником фамильярности: он отвернулся и сплюнул, да так выразительно, что друзья расхохотались.
Спелые дыни! Положи кусочек в рот — половина сахар, половина мед! Продолговатые, обтянутые сетчатой кожей дыни произвели на Фило не меньшее впечатление, чем лепешки. Но увы! Мате сказал, что дыня не эллипс, а эллипсоид вращения. Продукт вращения эллипса вокруг своей оси. При этом как раз и получается тело, напоминающее дыню. Не объясните ли заодно, что такое арбуз? Фило надеялся, что Мате нипочем не ответит.
Но тот преспокойно объявил, что арбуз — шар, иначе говоря, продукт вращения круга вокруг своего диаметра. А так как круг можно рассматривать как частный случай эллипса, то есть как эллипс, у которого все оси одинаковы, стало быть, шар есть частный случай эллипсоида. Фило опешил. Что ж это делается?! Выходит, арбуз — частный случай дыни?
Но Мате не нашел в его выводе ничего нелепого. По его мнению, Фило начинает рассуждать как настоящий математик. Тот хмуро поклонился. Но, откровенно говоря, до сих пор я себе нравился больше. Как сказано в «Евгении Онегине», «куда, куда вы удалились, весны моей златые дни». Где то прекрасное время, когда я ел арбуз, не подозревая, что он — частный случай дыни? И осмысливает. Но своими средствами. Без помощи гиперболического параболоида. А сердце, милостивый государь, математике не подвластно.
Сердца математикой не проанализируешь. Но Мате не заболел. Просто, сказал он, есть в математике такая кривая, очень похожая на сердце, каким его обычно рисуют влюбленные, только без стрелы. Называется она кардиоидой. От греческого слова — «кардиа» — «сердце». Ее-то уравнение он и привел.
Мате снова вытащил свой видавший виды блокнот, нарисовал кардиоиду и показал Фило. У него еще есть закон о давлении чего-то там на что-то… — Во-первых, не чего-то на что-то, а жидкости и газа на стенки сосуда.
А во-вторых, мы с вами говорим о разных Паскалях. Вы имеете в виду великого французского ученого семнадцатого века Блеза Паскаля, а я — его отца, Этьена Паскаля, тоже замечательного математика. Именно он изучал кривую, которая получила название улитки Паскаля.
Когда она исчезает совсем, улитка Паскаля превращается в кардиоиду. Фило сосредоточенно ощупал левую сторону груди. Как же так? Неужели, с точки зрения математики, сердце — всего-навсего частный случай какой-то улитки?! Острые глазки Мате потеплели, засветились добродушной хитрецой. Мог ли он предполагать, что Фило не понимает научного юмора? Ведь кардиоида — не сердце, а всего лишь сходная с ним кривая. А говоря о кривых, не стоит быть слишком прямолинейным.
Строение живых организмов — предмет пристального внимания инженеров, которые ищут в природе прообразы своих будущих сооружений. Природа, знаете ли, на редкость изобретательный конструктор. У нее есть чему поучиться. Возьмите, к примеру, летучую мышь… — Ни за что! Мате пожал плечами: за что такая немилость? Летучие мыши не только совершенно безобидны, но даже полезны.
И Мате принялся рассказывать. Оказывается, зрение у летучей мыши очень слабое. Но природа снабдила ее таким свойством, которое с лихвой восполняет этот недостаток. При полете она непрерывно издает неслышные для нас ультразвуки.
Отражаясь от встречных предметов, звуковые волны возвращаются к ней обратно и предупреждают о приближении препятствия. Вот почему летучая мышь стала прообразом радиолокатора. А птицы? Они с незапамятных времен служили людям моделью летательных аппаратов. Впрочем, чтобы летать по-настоящему, человеку недостаточно скопировать птичьи крылья. На поверхностном, нетворческом подражательстве далеко не улетишь. Первым понял это гениальный русский ученый Жуковский.
Помимо строения птиц, он изучил особенности их полета, взаимосвязь между формой крыла и сопротивлением воздуха. Исследование Жуковского «О парении птиц» стало тем зерном, из которого выросло современное самолетостроение. Благодаря ему поднялись в воздух тяжелые, мощные машины, за которыми не угнаться не то что птице, но даже звуку… — Да, много загадок задает нам природа, — задумчиво продолжал Мате. Одна из этих причин уже установлена. Это особое строение кожи. Ученым удалось создать резиновое подобие дельфиньей кожи, которой обтянули подводные лодки.
И знаете, быстроходность лодок значительно возросла… А пауки? Разве не интересно докопаться, что дает им возможность выпускать нить такой невероятной прочности? Конечно, на первый взгляд — паутина и прочность — понятия несовместимые.
Но испытайте на разрыв нить паутины и той же толщины стальную проволоку — и вы убедитесь, что паутина много прочнее. В Южной Америке водятся пауки, паутина которых вполне заменяет рыбачьи сети. Что, не верите? Думаете, я преувеличиваю? Вот чего Мате не ожидал. Он — поэт? Что за глупая выдумка! Но Фило настаивал на своем: Мате настоящий поэт науки. Да, гордость. За человека, за его разум, за его безграничные возможности… — Будет вам, — отмахнулся Мате, очень, впрочем, довольный. Есть у него что- нибудь о человеке и его возможностях?
Вот, слушайте:. Мы — цель, и суть, и торжество Вселенной, Мы украшенье этой жизни бренной! И если мироздание — кольцо, Так в том кольце мы — камень драгоценный. Состязаться с Хайямом было трудно. Друзья задумались и шли некоторое время молча. С этой минуты мы начинаем искать Хайямов по-настоящему. И он быстро зашагал вперед, решительно раздвигая толпу и громко выкрикивая на ходу.
Несмотря на свою тучность, повар шел быстро, небрежно озирая разложенные кругом товары. За ним в ожидании распоряжений следовали два рослых невольника-эфиопа. На головах у них покачивались высокие корзины — очевидно, для отобранных поваром покупок. Торговцы наперебой старались привлечь к себе внимание важного посетителя: дворцовый повар пришел — значит, жди барыша! Со всех сторон сыпались на него льстивые похвалы и заискивающие улыбки. Но он словно не замечал ни обращенных на него взглядов, ни протянутых к нему рук.
Мир и тебе, — рассеянно сказал повар и пошел было дальше, но Хасан загородил ему дорогу. Не назначен ли ты, часом, на должность главного казначея? Так и быть, загляну к тебе ненадолго, только… только лишние уши отпущу, — добавил он, понизив голос.
Повар сказал что-то своим молчаливым провожатым, и те величаво удалились. В кофейне было полутемно и пусто. Хасан усадил гостя спиной к двери на вытертый коврик, поставил передним прохладительное питье. Али приподнял чалму, обнажив лоб, на котором вздулся здоровенный желвак.
Хасан оглядел его с преувеличенным вниманием. Почем брал? Подарок повелительницы нашей Туркан- хатун. Поднес ей сегодня фазана на золотом блюде. А она как запустит в меня этим фазаном! Да еще вместе с блюдом… — Наверное, не с той ноги встала? Она еще и не ложилась. Давно ли овдовела, а во дворце что ни день — пир горой. Один праздник не кончился, другой уже начинается. И куда она так спешит? Лет через десять подрастет ее сынок, султан наш Махмуд, — и кончилась ее власть!
Шутка ли: десять лет швырять в человека золотыми тарелками! Да она меня в фарш превратит!.. Не она ли землю носом рыла, стараясь опорочить перед Малик-шахом нашего прежнего везира[6] Низама аль-Мулька? Не она ли убедила покойного султана назначить везиром Таджа аль-Мулька? Низам хоть и не сахар был, зато дело свое знал. А уж этот… — Все в свое время, — хихикнул Хасан. Теперь очередь немудрого, зато угодливого. Что прикажут, то и сделает.
А от мудрого только и жди неприятностей. Мудрый Низам аль-Мульк не хотел, чтобы Малик-шаху наследовал сын инородки Туркан-хатун… — Вот его и убили.
Али метнул на Хасана быстрый вопрошающий взгляд. А я слыхал, Низама аль- Мулька убили ассасины. С одной стороны, Ахмед-хан[8] бунтует, с другой — молодцы Саббаха кинжалы точат, с третьей — домочадцы подкапываются… — Бедная наша земля! Каждый норовит урвать кусок пожирнее. И когда это только кончится? Никогда не перестанут богатые грызться, а бедняки — мучиться. И богатым и бедным. Один султан прогадал — другой с прибылью. А бедный человек всегда в убытке.
А все-таки Малик-шаха жаль. Дельный был правитель. Ученых людей уважал. Обсерваторию в Исфахане открыл. Туркан и Тадж на науку тратиться не станут.
Самого Омара Хайяма с места прогнали! Хасан зацокал языком. Ну и память у этого Али! И как он только запомнил такое длинное имя? Али назидательно поднял палец. Повар стукнул себя кулаком в грудь. По этому поводу расскажу тебе один интересный случай. Однажды, будучи на чужбине, Омар Хайям семь раз подряд прочитал одну ученую книгу, запомнил ее от слова до слова, а потом вернулся домой и продиктовал писцу.
Даже такой знаменитый богослов, как Газали. По этому поводу расскажу тебе еще один случай. Раз оба они — Хайям и Газали — были в одном высоком доме. Вдруг между гостями зашел спор о том, как следует читать какой-то стих из Корана.
Спорили долго, а все без толку. Тогда хозяин сказал: «Обратимся к знающему! Так тот не только разобрал их ошибки, но и привел все известные разночтения этого стиха и даже объяснил все противоречивые места. Газали был так восхищен, что поклонился Хайяму до земли и сказал: «Сделай меня своим слугой и будь милостив ко мне, ибо нет ни одного мудреца в мире, который знал бы все это наизусть и понимал так, как ты».
Зачем безбожнику копаться в Коране? Али тонко улыбнулся: — Вопрос — что вертел. У него два конца. Если Хайям так сразу и родился безбожником, тогда ему, конечно, в Коране копаться незачем. Но если он изучил Коран сначала, — что мешает ему стать безбожником потом?
Так ты, стало быть, думаешь, оттого Хайям и безбожник, что слишком хорошо разбирается в Коране? Хайяму многое ведомо. Недаром его считают преемником великого Ибн Сины. Нет у нас человека, который лучше его сведущ в языках, законах, в науке о числах… Клянусь Аллахом, назначь его завтра поваром, — он и тут превзойдет всех! Он, если хочешь знать, в тонких кушаньях донимает не меньше, чем в звездах.
Ты, говорит лучше голодай, чем что попало есть, и лучше, говорит, будь один, чем вместе с кем попало! Повар хотел обидеться, но не выдержал — засмеялся.
И за что только я тебя люблю? Слушай, а верно говорят, что Хайям мастак предсказывать погоду по звездам? Но если они правы, так, значит, Хайям знает какие-то другие приметы, потому что погоду он предсказывает замечательно.
Али снова засмеялся. Раз покойный наш султан задумал устроить охоту и послал спросить у Хайяма, когда лучше ее начинать, чтобы не было несколько дней кряду ни дождя, ни снега.
Двое суток думал Хайям, на третьи сам отправился во дворец и назначил день выезда. Едва султан сел на коня и отъехал на несколько шагов, как небо затянуло тучами, налетел сильный ветер и началась снежная вьюга. Все кругом засмеялись, и султан хотел уже повернуть обратно, но Хайям сказал, что вьюга сейчас кончится и пять суток подряд погода будет ясная.
Друзья помолчали. Я его и со спины не видал. Что ему делать в моей бедной лавчонке! Оттого-то к нему и не благоволит Туркан- хатун. Ведь Низам был ее злейшим врагом, и, когда умер Малик-шах, немалых трудов стоило ей усадить на престол своего Махмуда. Несколько сот гулямов[11] пируют у нее ежедневно, я-то знаю! А иначе… Хасан предостерегающе приложил палец к губам: в кофейню входил посетитель.
Тот церемонно поклонился: — Мой дом — твой дом! Где вас воспитывали? Упоминание о приличиях только подзадорило Мате: он завопил еще громче. Тогда Фило прибег к хитрости. Мате испуганно обернулся и бросился к своему спутнику: ему дурно? Что у него болит? Но Мате даже не улыбнулся. Можете вы пройти несколько шагов? Домишко оказался гончарной мастерской. Пожилой бритоголовый гончар — в темной чеплашке, с засученными выше локтя рукавами — без всяких расспросов указал незнакомцам на старую кошму, принес откуда-то ячменные лепешки и кувшин с кислым молоком, потом снова уселся за свой круг и принялся за прерванную работу.
При виде еды Фило поразительно быстро выздоровел. К удивлению своему, Мате тоже обнаружил, что зверски голоден, и с аппетитом набросился на скромное угощение.
Поев, он почувствовал блаженную усталость. Молоко и лепешки показались ему необычайно вкусными, кошма — мягкой, запах мокрой глины — восхитительным. Мерный скрип гончарного станка завораживал, от него становилось спокойно и уютно… Растянувшись на мохнатой подстилке, Мате бездумно рассматривал толпящиеся вокруг горшки и кувшины. Взгляните: он швыряет на кругком влажной глины, и под его руками бесформенная масса превращается в сосуд идеально правильных очертаний и благороднейших пропорций.
Мате прищурился, измеряя горшки наметанным глазом; да пропорции действительно великолепные. Можно даже сказать — золотые. Надеюсь, вы слышали о золотом сечении? Ну, о таком соотношении частей целого, при котором меньшая часть так относится к большей, как большая к целому?
Фило уклончиво отвел глаза: он-то, может быть, и слышал, но знает ли о золотом сечении гончар? Ведь этот старик небось и читать- то не умеет! Лепит себе свои горшки на глазок, да и все тут. Пропорции золотого сечения воспитаны в нем окружающим миром. Природа и сама сплошь да рядом использует золотое сечение: в строении человека, животных, растений. И, постоянно видя перед собой созданные ею образцы, человеческий глаз бессознательно привыкает к определенному соотношению частей.
Что, по-вашему, появилось раньше: курица или яйцо? Не знаете? И никто не знает! Точно так же никто не в состоянии определить, подсказано ли золотое сечение математикам природой или же они открыли его самостоятельно, а уж потом обратили внимание на то, что оно часто встречается в жизни. Впрочем, так ли это важно? Главное, что пропорции золотого сечения доставляют нам удовольствие. Вы тогда не захотели со мной согласиться… — Тогда не захотел, а теперь соглашаюсь. Во всяком случае, искусству без науки не обойтись.
Живописец — не живописец, если не знает законов перспективы, если не умеет приготовлять и смешивать краски. А это геометрия, химия, физика! Композитор — не композитор, если не знает гармонии.
А что такое гармония, как не музыкальная математика? Кроме того, ни один музыкант не может обойтись без музыкальных инструментов. А попробуйте-ка создать музыкальный инструмент без математики и физики! Недаром первым человеком, научившим нас извлекать из одной струны множество музыкальных звуков, был великий математик Пифагор. Это ведь он рассчитал, в каких числовых отношениях следует делить струну, чтобы получать звуки различной высоты! Фило приложил палец к губам. Слышите, хозяин поет… В самом деле, пока болтали между собой чудные пришельцы, старый горшечник целиком ушел в свою работу и пел себе как ни в чем не бывало:.
Базарный день. Шумит гончарный ряд. Гончар мнет глину целый день подряд. А та угасшим голосом лепечет: «Брат, пожалей, опомнись! Я — твой брат! Кувшин лепил он: ручку и овал, — А я увидел голову султана, Сухую руку нищего узнал.
Но гончар уже заметил, что его слушают, и умолк. Лицо старика стало отчужденным и непроницаемым. Прикажи — все для тебя сделаю. Но песня сама себе госпожа. Ей не прикажешь. Захотела — пришла, захотела — ушла. Ведь она словно про тебя написана… — Может, про меня, а может, не про меня. Мало ли горшечников на свете! Тут он извинился и, сославшись на какие-то дела, вышел, пожелав гостям приятного пребывания в его доме.
Некоторое время друзья молча созерцали изделия неразговорчивого мастера. Потом Фило тихонько забормотал:. Гончар ушел. Один я в мастерской. Две тысячи кувшинов предо мной, — Теснятся, тихо шепчутся, как люди, И я один с их странною толпой.
Но объясните мне смысл того, первого четверостишия. О глине, которая просит гончара пожалеть ее. Как это понимать? У Хайяма к этому присоединяется мысль о вечном круговороте, происходящем в природе. Умирая, человек становится прахом. Прах смешивается с землей, с глиной и обретает новую жизнь: из него делают красивый кувшин или же он прорастает травой, цветами:.
На зеленых коврах хорасанских полей Вырастают тюльпаны из праха царей, Вырастают фиалки из праха красавиц, Из пленительных родинок между бровей. Мысль о смерти не так страшна, когда человек чувствует себя частицей бессмертной природы.
Во всяком случае, на сей раз это печаль светлая, близкая той, которую мы встречаем в стихах Пушкина: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять». Но разве у Хайяма есть и другие стихи на ту же тему? На первый взгляд может даже показаться, что поэт повторяется.
Но только на первый взгляд! Наряду со строчками о фиалках и лилиях есть у него и такие:. Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти Кирпичи изготовят и сложат дома? Это уже не светлая грусть, а мрачное недоумение, — усмехнулся Мате. Он вертит его, как гончар на гончарном круге. Иногда это просто художник, который создает из праха прекрасное и полезное.
Но порой черты его искажаются, становятся зловещими:. Поглядите на мастера глиняных дел: Месит глину прилежно, умен и умел. Приглядитесь внимательней: мастер безумен, Ибо это не глина, а месиво тел. С таким безумным гончаром Хайям сравнивает Бога, который безо всякого смысла уничтожает свои же создания.
Вот кубок — не сыщешь такого другого! Но брошенный наземь, стал глиной он снова… Трудился над ним сам небесный гончар И сам же разбил из каприза пустого. Он делает это и прямо:.
Отчего Всемогущий Творец наших тел Даровать нам бессмертие не захотел? Если мы совершенны — зачем умираем? Если несовершенны — то кто бракодел? Мате так и покатился со смеху. Хотя хлопать себя из- за этого по коленкам вовсе не обязательно, — ввернул Фило, не удержавшись. В иных стихах он открыто признается, что не верит в загробную жизнь и потому небесным радостям предпочитает земные:. Сад цветущий, подруга и чаша с вином — Вот мой рай. Не хочу очутиться в ином.
Да никто и не видел небесного рая, Так что будем пока утешаться в земном! Вино — благородная кровь винограда — традиционная, вечная тема поэзии. Его прославляли еще древние греки.
Продолжает ту же традицию и Хайям. Кроме того, сильно подозреваю, что Хайям потому так преувеличенно восхваляет вино, что хочет насолить исламу. Ведь мусульманская религия не одобряет употребление спиртного. Фило разошелся и говорил с увлечением. Казалось, примерам его не будет конца, но Мате прервал его самым бесцеремонным образом. Фило так растерялся, что не сразу ответил: что за странная манера перескакивать с предмета на предмет!
И какая связь между его самочувствием и поэзией Хайяма? Хотя бы с одним из двух. И, так как вы уже отдохнули, я намерен продолжить поиски. С этими словами он решительно вышел из мастерской и затянул отчаяннее прежнего: — Хайям! Фило вздохнул и понуро поплелся следом. Стало быть, подать тебе мудрости? У нас в народе мудрым словом дорожат по-прежнему.
А я ведь как будто просил самого дорогого… Хасан присвистнул. Оставшись один, посетитель положил перед собой бывший с ним узелок и осторожно развязал концы тонкого шелкового платка, в котором оказалась искусно переплетенная рукопись. Полюбовавшись цветными заставками, он стал медленно ее перелистывать, любовно и придирчиво оглядывая страницы, испещренные витиеватыми буквами… За тонкими стенами кофейни по-прежнему галдел базар, а посетитель словно бы ничего и не слышал, поглощенный своим занятием.
Губы его шевелились, беззвучно произнося какие-то слова. Вдруг что-то заставило его очнуться и прислушаться. Странные такие… Не удивлюсь, если узнаю, что у них не все дома. Он снова тщательно увязал рукопись и стал рыться в карманах. А Фило и Мате все шли и не заметили, как забрели на пыльную безлюдную улочку с невысокими глинобитными домами. Как известно, дома на Востоке обращены окнами во двор, и оттого улицы там похожи на узкие, глухие коридоры.
Бродить по таким коридорам, наверное, не очень-то приятно, особенно после шумного и людного базара. Не удивительно, что путники примолкли и загрустили. Мате, впрочем, все еще выкрикивал иногда: «Хайям, Хайям! Вдруг чей-то голос позади них отчетливо произнес:. Кто здесь Хайяма звал так громогласно? Конечно, чужестранец — это ясно! Свой знал бы, что в немилости Хайям, И времени не тратил бы напрасно!
Друзья прямо к месту приросли: наконец-то хоть кто-нибудь, кто расскажет им про Хайяма! Мате, правда, не понял, почему этот «кто- нибудь» изъясняется стихами, — с его точки зрения, человеку нормальному такое в голову не придет.
Он шепотом поделился своими опасениями с Фило, но тот и не думал удивляться: Восток — край поэтов, здесь все говорят стихами! Приятели обернулись и увидели, что единственный на всю улицу прохожий медленно удаляется в противоположную сторону. Еще мгновение — и спина его в потертом халате скроется за углом… — Подождите, куда же вы? Но Фило поспешно оттащил его обратно: — Шш-ш! Вы что, никогда не читали «Тысячи и одной ночи» или, по крайней мере, «Старика Хоттабыча»?
Да разве так обращаются к встречным на Востоке? Он в два прыжка нагнал уходящего откуда только прыть взялась! Ты произнес имя «Хайям» — значит, ты его знаешь? Фило смутился. Я хотел спросить, знаешь ли ты Хайяма. Хайяма я знаю, как себя самого. Неожиданный ответ рассмешил друзей, но Мате не дал-таки разговору уклониться в сторону. Не в том дело, хорошо или плохо, — довольно уже и того, что незнакомец вообще знает Хайяма.
Незнакомец сказал, что нет ничего проще: он охотно проводит их, если только они не заставят его являться в гости прежде назначенного срока и согласятся побродить с ним немного, чтобы скоротать оставшееся время. Фило, разумеется, рассыпался в благодарностях, обильно уснащенных цветистыми оборотами и взываниями к Аллаху. Старательность его, видимо, позабавила незнакомца. А уж изъясняетесь… Ни дать ни взять иноземцы, начитавшиеся восточных сказок.
Дальше, как говорится, некуда! Везет мне сегодня на балагуров… О, нерожденные, когда б вы знали, как худо нам, сюда бы вы не шли! Зато Фило так и просиял: он узнал стихотворные строки Хайяма. Услыхав это, незнакомец перестал улыбаться и даже приостановился. Так они и в самом деле разыскивают двух Хайямов? Некоторые виды кубических уравнений исследовали также древние греки… — Вот именно: некоторые!
Зачем же ты умаляешь заслуги своего соотечественника? Слушай, — глаза Мате неприязненно сузились, — уж не завистник ли ты? Отдавая должное Хайяму, не следует забывать о тех, чья мудрость была ему и кормилицей, и поводырем. Незнакомец шутливо воздел смуглые ладони: поистине у него вырывают слова изо рта! Хайяму в самом деле было у кого поучиться и здесь, на Востоке. Когда-то, после завоеваний Александра Македонского, во времена владычества греков, оплотом науки стал египетский город Александрия.
Позже, во времена господства арабов, новой Александрией стал Багдад. Там встретились уроженцы Средней Азии, Хорасана, персы, сирийцы, потомки вавилонских жрецов — сабии… Это было началом золотого века восточной науки. На ее небосклоне одно за другим засверкали десятки великих имен. Но первым из них следует назвать имя Мухаммеда ибн Мусы ал-Хорезми.
Ибо это он впервые познакомил арабский Восток с индийскими цифрами и с принятой в Индии десятичной системой счисления… — Может быть, тебе будет интересно узнать, — прервал незнакомца Мате, — что система эта от вас, то есть с Востока, перешла и к нам, на Запад, где ее стали называть алгоритмом.
И в названии этом, если вслушаться, нетрудно угадать слегка измененное имя «ал-Хорезми». И не только потому, что ввел в наш обиход индийский счет. Благодаря ал-Хорезми возникло и еще одно слово: алгебра, от арабского «альджебр», что значит восстановление. Потому что именно ал-Хорезми был тем колоссом, который положил начало алгебре как науке.
В его «Книге по расчету алгебры и алмукабалы», написанной за два столетия до рождения Хайяма, сошлись и объединились в стройное учение разрозненные сведения по алгебре, накопленные со времен Древнего Вавилона. Что же до кубических уравнений, то ими у нас занялись лишь сто лет спустя, после того как были переведены на арабский язык исследования Архимеда о шаре и цилиндре и сочинение Аполлония.
Услыхав про Аполлония, Фило, которому давно надоело молчать, взыграл, как цирковая лошадь при звуках знакомой музыки. Насколько ему известно, сказал он тоном знатока, Аполлоний написал трактат о конических сечениях. Но при чем здесь кубические уравнения? Ведь уравнения — это же алгебра, а конические сечения — геометрия!
Мате просто из себя вышел: неужели этот взрослый младенец до сих пор не знает, что алгебраические задачи можно решать и геометрическим способом?
Древние греки, например, щедро им пользовались. Обратился к коническим сечениям и Хайям, когда столкнулся с кубическими уравнениями. Но незнакомец сказал, что оба дороги ему совершенно одинаково. Тем более что и между собой они ладят отлично. Когда Хайям-поэт пишет стихи, Хайям-математик нередко чертит свои математические доказательства на полях его рукописи. А однажды стихотворные строки одного обнаружились в геометрическом трактате другого. Это сочинение называется «Комментарии к трудностям во введениях книги Эвклида».
Оно состоит из трех частей. В первой речь идет о пятом постулате Эвклида. В двух последующих Хайям излагает учение о числе и числовых отношениях. Фило ревниво заметал, что есть здесь кое-кто, не только не читавший геометрического трактата Хайяма но и ничего не знающий о пятом постулате Эвклида. Незнакомец сказал, что неподалеку есть подходящее место для отдыха, и вскоре все они очутились в тенистой роще на берегу небольшого ручья.
Фило сейчас же распотрошил свой рюкзак, куда успел-таки тайком от Мате засунуть с дюжину купленных на базаре лепешек. Они оказались как нельзя кстати, особенно незнакомцу, который, кажется, сильно проголодался и устал. Поев и утолив жажду необычайно вкусной водой из ручья, компания растянулась на траве и примолкла.
Мате краешком глаза подметил, как бережно подложил незнакомец полу халата под свою обвязанную платком ношу. Но Фило было не до наблюдений. Щурясь на солнечные просветы в листве, слушая бормотание воды, он и сам бормотал какие-то стихи и, казалось, забыл обо всем на свете:.
Немного хлеба, свежая вода И тень… Скажи, но для чего тогда Блистательные гордые султаны, Зачем рабы и нищие тогда? Как ни тихо он говорил, незнакомец все же расслышал сказанное. Мате видел, как насторожились его глаза, до тех пор задумчивые и рассеянные. А Фило все читал…. Траву, что так душиста и нежна, Которой гладь ручья окаймлена. С презреньем не топчи, — а вдруг из праха Божественной красы взошла она?
Верный рыцарь приличий, Фило воспринял его замечание как намек и мужественно приготовился выслушать лекцию, на которую сам же напросился. Он, правда, попытался облегчить свою участь, попросив не посвящать его в сложные доказательства. Пусть ему объяснят самую суть — с него и этого довольно! Он устроился поудобнее и начал свой рассказ с того, что всякая сформировавшаяся наука, в особенности наука точная, похожа на прекрасное, совершенное здание, сложенное из хорошо отшлифованных и плотно пригнанных друг к другу каменных плит.
Но не всегда, однако, здание было зданием. Было время, когда вместо него существовали всего лишь разрозненные, необработанные, разбросанные по всему свету камни. Сначала их было немного, но постепенно число их возрастало, а вместе с тем возрастала и потребность собрать эти камни воедино, объединить их в прочную соразмерную постройку. Камень, как известно, добывают в каменоломнях.
В обычных каменоломнях работают большей частью рабы и узники, нередко немощные телом, темные разумом. В каменоломнях науки трудятся могучие духом, дерзкие и свободные мыслью. И все-таки не всякий, кому удается добыть и обтесать свой камень в науке, способен возвести из многих камней, добытых другими, безупречное строение.
Для этого нужно быть не только каменотесом, но и зодчим — человеком, который заранее представляет себе все здание в целом и знает, каким образом уложить камни так, чтобы каждый из них стал надежной опорой другому.
К таким зодчим принадлежит упомянутый уже Мухаммед ал- Хорезми. К таким зодчим относится и древний грек Аполлоний Пергский, который собрал, изучил, заново продумал все, что касается конических сечений, и создал свою собственную теорию.
Но самым, пожалуй, великим среди всех великих зодчих науки был Эвклид: он воздвиг монументальное здание геометрии, которое доныне остается непревзойденным образцом математической логики. Все накопленные до него богатства геометрии Эвклид объединил в могучую систему, где каждая теорема служит опорой последующей. Он был не первым, кто брался за это дело. Подобную же работу пытался совершить Гиппократ Хиосский, живший за двести лет до Эвклида. Потом попытку его продолжил Леон, затем Тевдий из Магнезии и, наконец, сам Аристотель!
Но лишь Эвклиду оказалось под силу довести неслыханный труд до конца… — Как и всякое здание, — продолжал незнакомец, — геометрия Эвклида покоится на фундаменте.
Это пять постулатов, девять аксиом и двадцать три начальных определения. Первый постулат гласит… Услыхав столь многообещающее начало, Фило просто в ужас пришел. Неужто на голову его хотят обрушить такое обилие новых сведений сразу? Увы, увы и в третий раз увы, ему этого не вынести! Ведь он, если уж говорить по совести, даже не знает, какая разница между постулатом и аксиомой… — Разница, в сущности, невелика, — сказал незнакомец. Очень уж они неравноправны!
Первые четыре постулата совершенно надежны и вполне могут быть приняты без доказательств. Зато пятый… Он выразительно умолк, и вялое равнодушие Фило сразу же сменилось жадным любопытством. Хайям, например, заменяет его другим, равнозначным утверждением: два перпендикуляра к одной прямой не могут ни сходиться, ни расходиться.
Но, к сожалению, утверждение это столь же неубедительно, как и формулировка Эвклида… — Не понимаю, что тут неубедительного? На свободном от травы клочке земли он веточкой начертил прямую, поставил точку и провел через нее параллельную, как ему казалось, линию.
Мате оглядел чертеж скептически: почему, собственно, Фило думает, что нарисовал параллельную? Да ведь сразу видно! Но если продлить вашу чуть-чуть неточную параллель, то рано или поздно она все-таки пересечется с прямой.
С помощью линейки и угольника. Она-то уж наверняка не пересечется. Еле заметная ошибка и тут вполне вероятна. Но, предположим, чертеж правилен, — как вы это проверите? Как узнаете, что ваши прямые не пересекутся? Ведь если даже предположить, что они действительно никогда не пересекутся, то практически удостовериться в этом невозможно. Послушайте, но если этот постулат нельзя принять на веру, то какой же он постулат? Его самого надо доказывать. Фило капризно передернул плечами: неужели так трудно доказать то, что, собственно говоря, само собой разумеется?
Все вместе они опираются на аксиомы. Но ведь пятый постулат — тоже одна из аксиом, то есть сам по себе опора. На что же опираться при его доказательстве? Аксиомы вообще независимы друг от друга. И вот почему ученые нередко доказывали пятый постулат, опираясь на другое, равнозначное ему утверждение, иначе говоря, пытались установить справедливость пятого постулата с помощью того же пятого постулата, только выраженного в другой форме… — Черт знает что!
Заколдованный круг какой-то, — подосадовал Фило. Незнакомец как бы вскользь заметил, что друг его, Хайям- математик, обнаружил немало таких подмен.
Дурные стороны видней со стороны». Она с достоинством отвесила мне оче- редной поклон и, гордо задрав свой смешной носик, быстро направилась в сторону прихо- жей. Ещё уви- димся! Поболтать с тобой я рада, Но уже спешить мне надо.
И Пипиняфа ушла или исчезла, как буд- то её и не было. А я всё смотрела на жёлтый кубик, на котором она ещё мгновение назад сидела. В свои юные годы меня каждый день что-нибудь удивляло, но Пипиняфа побила все рекорды. Её появление было таким вол- шебным, как бывает только в мультиках, а мультики про всякие чудеса я ужасно люби- ла и люблю, кстати, до сих пор.
Светлана Костина Глава вторая Пока действует волшебство — Ну что ты всё смотришь на эти часы? Мама пошла в магазин за хлебом всего на десять минут.
Иди пока полистай свою новую книжку, — донеслись мамины слова за закрывающейся дверью. Но я не хотела листать книжку, я смотрела на часы. Сейчас, когда в квартире тихо-тихо, может, я услышу, как часовой паук разгова- ривает с Пипиняфой.
Но часы не издавали никаких звуков, кроме обычного «тик-тик». А там… Там меня ждала Пипиняфа! Она забралась на стульчик и сидела на нём, побалтывая ножками в своих ботиночках с бантиками.
Ну что же, я тебе обещала 9. Светлана Костина это устроить. Познакомлю прямо сейчас! Я и обрадовалась, и испугалась одновре- менно, ведь пауков я побаивалась, но это, в основном, касалось обычных, не волшебных.
Пипиняфа словно прочитала мои мысли. Он из той редкой и благородной породы пауков, кото- рые и мухи не обидят, — весело сообщила моя знакомая. Заклинание подействовало мгновенно. И вот я уже стала размером с Пипиняфу, которая бесстрашно спрыгнула со стула очень высоко- го для неё, между прочим и потащила меня за руку.
Я смотрела по сторонам и не узнавала свою квартиру: громадная мебель походила на дома, а потолок стал далёким, как небо. Светлана Костина — Быстрее, пока действует волшебство! Мама сейчас придёт! Она потеряет меня… — протараторила я, ускоряя шаг и перепрыгивая через ставшие огромны- ми цветы на ковре.
Он владеет тайной времени и умеет его останавливать. Он «заморозит» вре- мя, пока мы будем гостить в часовом домике. Мама и не заметит твоего отсутствия, ведь ког- да часы снова оживут, ты будешь уже дома! Глава третья Тайна механической комнатки Пипиняфа громко выдала стишок: — Здравствуй, домик часовой, Ты нам дверь свою открой!
Мы стояли под часами. Моё сердце взвол- новано колотилось. Послышался тихий скрип. Это открылась маленькая дверца на часовом домике, и оттуда спустилась верёвочная ле- сенка.
Мы встали на эту лесенку, она плавно, Светлана Костина чуть поскрипывая, подняла нас прямо к жи- лищу паука. И вот я, в сопровождении своей новой знакомой, оказалась в уютной комнате с абажуром. Паук стоял у стола и разливал чай.
Не буду долго описывать его внешность, лучше покажу. Он выглядел вот так. Заметили, какие у него шикарные усы? Вообще, у пауков не принято носить усы, но дядюшка Пипиняфы составлял исключение. Как вы уже поняли, он — существо особенное, между прочим, очень милое и доброе. Пипиняфа отвесила хозяину домика свой фирменный поклон, я тоже скромно покло- нилась. А я уже чай при- готовил по своему любимому рецепту — с корицей и шоколадом, — сказал хозяин часо- Светлана Костина вого домика.
Голосок у него был тоненький, слегка певучий. Мы сразу уселись на стулья. Паук протянул мне мохнатую лапу прямо через весь стол. Часовой Паук Усатович. Просто Люся, — ответила я и по- жала его лапу. Чай с корицей и шоколадом оказался очень вкусным. А ещё вкуснее был мёд, который па- уку прислала его знакомая пчела. Паук Уса- тович был суетливым пауком, пока мы распи- вали чай, он успевал делать сразу несколько дел: чинить какой-то прибор, штопать носок, ещё и помешивать супчик на плите.
Дядюшка с вдохновением рассказывал о своей жизни в часовом домике, о том, что он потомственный часовой паук и его глав- ная работа — следить за часовым механизмом волшебных часов.
Этот механизм работает вот уже целую вечность, если он остановится, Светлана Костина весь мир застынет в безвременье. Тут он пре- рвался: — Ох, извините, мне нужно сходить в ме- ханическую комнатку, проверить, как там ча- совые механизмы, всё ли в порядке? Не надо ли чего подкрутить или подмазать? Я каждые два часа контролирую работу часов. Паук подошел к тёмному углу, затянутому паутиной, которую разорвал взмахом лапы.
Он брякнул ключами на круглой связке, двер- ца медленно открылась. Пипиняфа налила себе третью чашку чая. Туда позволительно вхо- дить только потомственным часовым паукам, — и уже шёпотом она добавила. Дядя рассказывал, Светлана Костина что многие пытались попасть в эту комнатку, чтобы завладеть секретом волшебных часов, но ничем хорошим это не заканчивалось… Отхлебнув чая, она посмотрела на меня за- говорщицки: — Но о часовом домике, обо мне и моём деде — ни-ко-му!
Это секрет! В этот момент маленькая дверка в дальнем тёмном углу издала скрипучую мелодию, и паук снова появился перед нами в свете аба- жура.
Он незамедлительно начал работать лапками, пряча дверь за плотной сеткой пау- тины. Хозяин часового домика делал это неве- роятно быстро. Пипиняфа допила свой чай, когда дед закончил своё паучье дело и подо- шёл к нам. Время течёт, как ему и полагается. Время идёт, время бежит, время течёт, Времени счет, времени ход, водоворот… Пипиняфа по-кошачьи зажмурилась от удовольствия, она просто обожала сочинять и читать стихи за чашечкой чая.
Казалось, ещё немного и её слова перейдут в мурлыканье. Вдруг она резко подскочила на стуле: — Дядюшка, время течёт? Оно течёт! Ты Светлана Костина же обещал ненадолго остановить его! Паук стукнул себя лапой по голове: — Забыл, совсем забыл. Я ведь ужасно за- бывчивый, свято помню только свою главную работу, следить за механической комнаткой, а про всё остальное вечно забываю. Не успела я опомниться, как верёвочная лестница уже опустила меня в прихожую моей квартиры.
Спускалась я одна, без Пи- пиняфы, и, только мои ноги мягко коснулись пола, я обрела свой привычный рост и вес, а квартира перестала казаться мне огромным, странным миром. Из комнаты доносился ма- мин голос, она разговаривала по телефону: — Пока я ходила в магазин, её и след про- стыл, вот уже полчаса где-то пропадает… Я робко подошла к маме, она стояла у окна, в одной руке зажав телефонную трубку, а дру- гой держась за лоб. Но мне не попало. Мама так обрадовалась, что я нашлась, что даже забыла спросить, где Светлана Костина я была.
Она обняла меня и повела на кухню: — Я купила твоих любимых булочек, а ты убежала куда-то, негодница! Поедая булочки с молоком, я думала про Паука Усатовича и его механическую комнат- ку. Надо же, такое великое чудо, как время, доверено маленькому паучку! Маленькому, но очень ответственному и мудрому. Как же это здорово, что у меня дома располагаются волшебные часы! Но об этом тс-с!.. Глава четвёртая Время в опасности!
Когда мне было шесть, я спала очень слад- ко и видела только хорошие сны. Так было и той ночью, когда заявилась Пипиняфа и на- чала меня будить. Я открыла глаза и увидела в свете ночника свою волшебную подругу. Светлана Костина бенно ночью! Вид у неё был слегка растрёпанный и взвол- нованный. Вставай, мы спешим! Времени нет, время в опас- ности, — сказала она. Время в опасности? И тогда мне стало по- нятно — что-то произошло в механической комнатке!
Я встревожилась и обрадовалась одновременно, ведь дело пахнет приключе- ниями, без которых ужасно скучно жить. Я поправила пижамку, засунула ноги в та- почки и объявила о своей полной готовно- сти. Есть у тебя какой-нибудь талисман? Светлана Костина про папин подарок — музыкальный брелок, который часто беру с собой на прогулки.
Это такая маленькая коробочка с разноцветными резиновыми кнопочками, которая когда-то издавала мелодии известных песен. Сейчас батарейки на брелке разрядились, и он пел лишь невнятное: «иу-иу-иу», но я всё равно любила эту штучку. Брелок лежал на полоч- ке с книгами, я показала его Пипиняфе. Я сунула папин подарок, ставший теперь моим талисманом, в карман пижамки.
И в одно мгновенье я стала маленькой- премаленькой, вместе со мной уменьшилось всё, что было на мне одето, и мой талисман тоже. Мы прошли сквозь полумрак комнат — тихих и огромных, мне стало даже чуточку страшно, но это быстро прошло.
Затем было восхождение на подоконник через стул, стол Светлана Костина и батарею. Пипиняфа ловко перепрыгива- ла с одного предмета на другой, как оказа- лось, это и у меня неплохо получается. Моя спутница открыла окно и всё-таки она была очень сильная, хоть и такая маленькая , и мне в лицо ударила ночная прохлада, пахнущая мокрой травой. Я глянула вниз мы жили на пятом этаже , где, словно леденцы на палоч- ке, золотисто поблёскивали фонари.
Мы сели в проёме окна, и здесь, словно на границе двух пространств, я узнала о беде, ко- торая постигла Паука Усатовича, и о том, чем это грозит всему нашему миру. История, которую рассказала Пипиняфа. О существовании и расположении до- мика дядюшки Паука и его часовой комнат- ки знают лишь избранные — самые близкие друзья. Потому-то дядюшка и живёт вдали от Запределья.
Я тебе еще не рассказы- Светлана Костина вала про Запределье? Это такой сказочный мирок, где живу и я. Он чуточку воображае- мый и чуточку настоящий, и совсем непохо- жий на знакомый тебе — человеческий. Эти миры кое-что объединяет — время! Мы живем в одном времени и никак не можем без него обходиться. Так вот, время сейчас находится в большой опасности, а мы должны его спа- сти, иначе настанет жжжуткое безвременье! И лучше тебе не знать, что это такое! Скажу одно, без времени нам, как без воды и воздуха невозможно обойтись, а тот, кто ради власти и силы охотится за ним, совершает огромную ошибку.
Именно моему дядюшке доверено было стеречь самое важное, ведь он скромен и умён, у него нет гордыни, толкающей неко- торых злодеев на самые гнусные поступки… Моего дядюшку похитили. Не сомневаюсь, что это проделки Крысобяки, я сама видела, как её длинный хвост, промелькнул сегодня в тёмном углу вашей прихожей.
Здесь она про- сто так бы не появилась. Эх, заглянуть бы мне к дядюшке пораньше! Крысобяка — страшно хитрая и вредная. В Запределье с ней никто не дружит, а она только и мечтает о том, чтобы все ей в лапы Светлана Костина кланялись. Вот она и решила завладеть тай- ной времени — решила провозгласить себя королевой нашего мира!
Мда, не думала я, что Крысобякины планы зайдут так далеко. Сегодня она похитила дядюшку и спрята- ла его у себя в норе. Хочешь знать, чего она добивается? Понятно, чего. Она хочет, что- бы Паук Усатович рассказал ей, где находит- ся механическая комнатка, ведь дверь туда спрятана очень премудро, что её так просто не найти.
Нам нужно спасти дядюшку, как можно быстрее, нельзя оставлять комнатку без его присмотра. Ведь ты же уже знаешь, что он каждые два часа проверяет работу ме- ханизмов, вырабатывающих время. Люся, мы должны спасти мир от безвременья!
И иначе не скажешь у нас мало времени!!! Глава пятая Здравствуй, Запределье! Откуда-то из темной глубины небес появи- лись жёлтые автомобильные фары. Когда Совелий приблизился, он оказался вовсе не автомобилем, а совой, с огромными Светлана Костина круглыми, как блюдца, глазами. Это была красивая птица с большими крыльями, от взмаха которых, казалось, вздрагивало небо. Это Люся — она, как говорится, наш человек. Люся, это — Совелий, — быстро протараторила Пипиняфа.
Совелий ответил мне галантным покло- ном. Я подумала, что в Запределье, наверное, все друг другу кланяются, может, у них так принято и тоже поклонилась. Потом мы забрались сове на спину, Пи- пиняфа со знанием дела обвила птице шею, приказав мне: — Держись за меня!
Когда мы заняли свои места, Совелий под- нялся в небо. И вот я впервые увидела родной город, освещённый ночными огнями, с высо- ты птичьего полёта. Вот он двор, где я гуляю, а это супермаркет, вон, кажется, кинотеатр, а это… Ой, уже совсем ничего не разберёшь.
Мы поднимались всё выше, огни редели и утопали в темноте. Мы погрузились в ночь — глубокую, тёмную и глухую. Ничего не было видно, я только чувствовала под собой тёплую спину Совелия и всё крепче прижималась к Пипиняфе. Светлана Костина Не знаю, сколько мы летели, кажется, я даже заснула в пути и проснулась от того, что наш пернатый друг пошёл на посадку.
Густые чёрно-синие небеса вдруг резко перешли в светло-голубой цвет, из мрачного мрака мы погрузились в нечто светлое и тёплое. Мне даже показалось, что мы прорвали тонюсень- кую мембрану, ну, или плёнку, разделяющую два измерения. Я обернулась, чтобы увидеть дыру в небосводе, но небо было ясным и приветливо-солнечным. Совелий приземлил- ся на полянке, усеянной цветущей земляникой. Теперь его глаза не све- тились жёлтым светом, они были серо-зелёные и очень уставшие.
На- конец, я его разглядела в дневном свете — это шикарная птица. Кста- ти, вот вам портрет Со- велия. Светлана Костина перь полетишь отдыхать? Лети, но помни, что ты и твои крылья нам ещё пригодятся! Совелий кивнул и молча полетел прочь. Никогда не откажет в помощи. Сейчас он отправился домой, спать, солнеч- ный свет действует на него, как снотворное.
Я сидела на мягкой траве и любовалась видом, который открывался с места нашей посадки: уютный городок, притаившийся среди густых зелёных деревьев, состоящий из узких улочек и милых, похожих на часы в моей прихожей, домиков.
Но, самое уди- вительное зрелище представляли жители этого городка! Запределье походило на цар- ство оживших игрушек, а может это и были ожившие игрушки? Вот вразвалочку идёт плюшевый мишка, так похожий на того, что мне бабушка подарила на день рожде- ния, а вон катит тележку с орехами белочка, в опрятном фартуке, и кукольного вида де- вочка, словно сошедшая с витрины «Детско- го мира», любуется собой в маленькое розо- вое зеркальце.
Игрушечный народ кажется Светлана Костина совсем настоящим, здесь все разговаривают, улыбаются, дышат и вообще ведут себя по- человечески. Рассиживаться нам было некогда. Пипиня- фа взяла меня за руку и повела за собой. Пора спасать дядюшку Паука и время!
Глава шестая Храбрые сердца — подскажут — И как мы будем действовать? У тебя есть план? Он знает про всё и обо всём. Ему уже известно, что дядюшку похитили. Светлана Костина ещё он создаёт самые разные и полезные за- клинанья. На тесных улочках всё пищало, пиликало, гудело. Яркое, разношёрстное население За- пределья занималось кто чем.
Кто-то спешил по своим делам пешим ходом или ехал в раз- ноцветных пластмассовых машинках, кто-то вёл торговлю, например, сладостями и лимо- надом, кто-то просто сидел на лавочке и радо- вался солнцу.
Этот добрый и чуточку смешной народец жил обыкновенной своей запредель- ной жизнью, не подозревая о том, что их стра- на находится сейчас в большой опасности.
Ещё чуть-чуть и время остановится… За своими взволнованными мыслями я и не заметила, как мы оказались возле домика, на котором не было ни дверей, ни окон.
Пипиняфа подошла к нему и стукнула пару раз. Домик покачнулся и приподнялся. Вдруг я увидела, как из него медленно высунула го- лову, а потом и всё своё тело улитка, вернее Улит.
У него были маленькие глазки-бусинки и мясистый нос, на котором сидели очки с толстыми линзами. Светлана Костина Улит две секунды всматривался в гостей, пытаясь их узнать, видно зрение у него было не очень, а потом широко улыбнулся. Я знал, что ты придёшь. Кто это с тобой? Я поклонилась, Пипиняфа тоже. Милости просим в нашу страну! Светлана Костина завладеть секретом времени. Паук Усатович, конечно, ни за что не выдаст своих тайн, на- прасно злодейка на это надеется, но пока он находится у неё, никто не следит за волшеб- ными механизмами, которые могут дать сбой!
Глупая Крысобяка не может понять, к чему способны привести её мерзкие дела. Я всё знаю, — Улит вы- тянул свою шею и приблизился к нам. Дорога каждая минута! Уда- чи!
Мы с Пипиняфой переглянусь, увы, плана не будет. Совсем забыл! Я создал для вас па- рочку полезных заклинаний. Светлана Костина ние плохой погоды», — прочитала Пипиняфа и вежливо спросила Улита.
Но Улит уже спрятался в своём домике. Я всё знаю…, — услышали мы напоследок. Глава седьмая В тёмной норе Нора Крысобяки находилась на окраине Запределья. Вокруг её жилища стояли голые кусты с колючками, землю устилали сухие ли- стья. Видимо, от Крысобякиной злобы даже травка в округе перестала зеленеть. Нору можно было узнать по толстой дощатой две- ри, на которой висела табличка: «Здесь живёт Крысобяка, не входить без приглашения! Светлана Костина Скоро кончатся её Тёмные дела.
Пипиняфа огляделась: — Так, нам нужен наблюдательный пункт. Я тоже посмотрела по сторонам и увидела дупло в старом дереве, которое стояло прямо напротив Крысобякиной норы. Она утвердительно кивнула, и вскоре мы уже оказались там.
В дупле было сухо и мягко из-за занесённой сюда ветром листвы, и даже как-то уютно. Скоро всё увидишь сама, а пока тсссс! Не высовывай голову! Пипиняфа достала из кармашка один из тех листочков, что дал Улит Мудрый. Светлана Костина шептала она и начала читать. Через мгновенье послышался тихий звон, похожий на колокольчик, он нарастал, стано- вился всё громче. Звук послушался, и я буквально ушами увидела, как он вылетел из нашего убежища и устремился к норе.
Тут я увидела Крысобяку. Это была большая крыса с длинной и хи- трой мордашкой. Она высунулась из-за двери и посмотрела по сторо- нам. Потом снова исчез- ла в своей норе и появи- лась, одетая в длинную плащ-накидку из крас- ного бархата.
Из-под её одеяния, как змея вы- ползал длинный розо- вый хвост. Светлана Костина — Это её любимая накидка, она думает, что выглядит в ней, как королева, — насмешливо шепнула Пипиняфа. В ответ ей раздалось: — Дзынь-ля-ля! Кто здесь? Между тем мы тихо-тихо выбрались из сво- его укрытия и проникли сквозь приоткрытую дверь в нору Крысобяки. В её жилище было темно и душно, освеще- нием здесь служил лишь небольшой светиль- ник, висящий в центре довольно просторного помещения с низким потолком.
Оказалось, она обращается к светильнику. Ой, да это не светильник, а маленький светля- чок, запертый в клетке. Светлана Костина — Щаас, — Пипиняфа откинула золочё- ный крючок, и дверца клетки отворилась.
А куда? Где Крысобяка дер- жит Паука Усато- вича? Свет- лячок, видимо, сразу всё понял и решительно про- пищал: — За мной! А в это время скрипнула дверь. Крысобяка воз- вращалась. Светлана Костина Глава восьмая В западне Мы шли по узенькому коридорчику сле- дом за светлячком, который, словно путевод- ная звезда, освещал нам путь.
Мы спешили, зная, что следом за нами уже идёт Крысобя- ка, но дороги для отступления уже не было. В конце коридора оказалась запертая на большой замок дверь. Спрятаться было негде, бежать некуда, мы оказались в западне. Да, дорога к нашей цели — нелегка, Мы отсюда не уйдём без Паука. Признаться, мне стало страшно, как никог- да. Я представила, как Крысобяка запрёт нас в одной из самых тёмных комнат своей норы, Светлана Костина где мы будем ждать наступления полного безвременья, и я больше никогда не вернусь домой к маме и папе!
Вот из сумрака появилась фигура в крас- ной накидке. Мы все трое стояли перед ней — безоружные, но воинственно настроенные, по крайней мере, пытались создать храбрый вид. Она подошла к нам. Вблизи Крысобяка оказалась не такой уж страшной, просто глу- пой и тщеславной. Это кто тут у меня?
Мы молчали. Светлячок, видимо, не на шутку испугался, от этого свет, который он излучал, стал бледнеть и дрожать. Мой светлячок захотел свободы?
Сейчас же отправишься в клетку! Ах, Пипи- няфочка, соскучилась по своему дядюшке! Как мило.
Что ж, скоро составишь ему компа- нию! А это кто? Я тебя спрашиваю? Светлана Костина — Что? Прибыла из чело- веческого мира, чтобы разобраться, почему Паук Усатович находится у вас, а не там, где он по-настоящему нужен? Главный по- мощник? И как же ты ему помогаешь? У нас в человеческом мире есть целая армия помощников, ведь время и его хранитель нуждаются в постоян- ной поддержке и полной безопасности.
Меня направили на поиски Паука Усатовича и вы- яснения всех обстоятельств его похищения. Я посмотрела на своих друзей, в их глазах читалась надежда. Крысобяка же отступила назад, продолжая меня разглядывать. Сочиняя эту белиберду, я про себя подума- ла, что всё-таки зря мама ругает нас с папой за то, что мы смотрим всякие там фантасти- ческие фильмы, оттуда можно почерпнуть много полезного.
Светлана Костина — Только бы мы успели доставить храни- теля времени домой до того, как часовой ме- ханизм сломается, а это может произойти в любую секунду, — и здесь я уже не выдумыва- ла, говорила искренне и эмоционально.
И знайте, что я никого не боюсь, — голос Крысобяки стал грозным и одновременно ещё более писклявым. Пусть приходит твоя армия, я найду, что ей сказать, а пока, посидите не- множко здесь, её длинный хвост-змея скрыл- ся во мраке.
Было лишь слышно, как он про- Светлана Костина ник в замочную скважину, поскрипел там, и дверь в тёмную-тёмную темницу отворилась. И тут я вспомнила про свой музыкальный брелок-талисман, который всё еще лежал у меня в кармашке. Достала его из кармана и нажала на кнопку. И тут послышалось тягу- чее и невнятное: «миу, миу, миу». Боюсь, что это вас скоро за- кроют под замок на долгие годы. Таких как вы у нас называют преступниками и сажают в тюрьму!
Крысобяка закрыла лапками уши. Не могу это слушать. Я выключила звук у брелка и приблизила его к губам. Крысобяка Светлана Костина у нас в руках. Наши координаты вам извест- ны, ждём! И тут где-то над нами раздался раскат гро- ма, это Пипиняфа потихоньку прочитала за- клинание плохой погоды. Крысобяка снова закрыла уши. Она страш- но не любила громкие звуки. Жалко мне вас, — продолжала я спокойно.
Кажется, ей никто в жизни никогда не го- ворил приятных слов. Ах, бедняжка. Ваше место здесь, в Запределье, где вас любят и уважают.
Я знаю, что у вас доброе сердце. Светлана Костина — Доброе, конечно, доброе, я вообще — наидобрейшая, просто это не все замечают, — Крысобяка вдруг смущённо улыбнулась. Ласковые слова, оказывается, действуют лучше любого заклинания. Я и в самом деле прониклась симпатией к Крысобяке, которой так не хватает обычного сердечного тепла. Трыть-трыть — замок лязгнул, брякнул и открылся.
Перед нами появился Паук Усатович — целый, не- вредимый и чуточку растерянный. Светлана Костина Глава девятая Домой! Она не пошла нас провожать — по- боялась быть схваченной армией защитников хранителя времени, которой, конечно, на са- мом деле не существовало. Заклинание плохой погоды уже закончи- лось, грозы как не бывало. Солнышко гото- вилось к закату, на небе розовели облачка, похожие на пенку от клубничного варенья, которое недавно варила мама.
Ах, мамочка, как же я соскучилась! Мы попрощались со светлячком, которому не терпелось вернуться домой, к своим дет- кам. Потом Пипиняфа прошептала что-то Светлана Костина вроде: «Тури-пури-трам-пум-пум!
Увидев Паука Усатовича, Сове- лий почтительно пожал ему крылом лапку и поклонился, на этот раз, чтобы нам было удобнее забраться к нему на спину. Вскоре мы уже взлетали всё выше и выше, я мыслен- но попрощалась с Запредельем — симпатич- ным и добрым миром, где я побыла совсем недолго. Небеса становились всё темнее и холоднее, но на спине Совелия, было тепло и мягко, я закрыла глаза, чтобы было не страшно, и тут же погрузилась в сон или какое-то забытье.
Проснулась я в своей постели, меня разбу- дил мамин голос: — Не пора ли вставать, засоня? Ты сегод- ня спишь дольше обычного, — мама стояла у моей постели и ласково улыбалась. Это, что был сон? Светлана Костина — Прекрасно, — мама уже спешила на кухню, где закипал чайник. Я соскочила с постели и побежала в при- хожую. Часы-домик показывали десять часов утра.
Вдруг маленькая дверца в домике приот- крылась, и оттуда выглянул паучок, который приветливо помахал мне лапкой. Я поклони- лась в ответ. Нет, это был не сон. Сказочное Запределье мне не приснилось, и мои друзья — Пипиняфа, Паук Усатович и все-все, дей- ствительно, существуют, а значит, мы с ними ещё обязательно встретимся.
Приключения только начинаются. Рисунки автора Мерген Челтанов Мерген Челтанов Мопед Когда мне было 15 лет, у меня был мопед «Карпаты», советский, Львовского мотозавода, года выпуска. Собрал я его, можно сказать, из кучи железа, которое никоим образом даже не могло мечтать о том, чтобы мчать меня по улицам моего городка.
Вообще-то, я хотел мо- тоцикл, но для этого нужно было больше денег, времени, сил, умений, а этого, конечно же, для его покупки и усовершенствования у меня поч- ти не было, так же как и прав на его вождение. Поэтому я приобрел «Карпаты-1» и «Дельту», от которых к тому времени были одни названия. Но это не беда. Беда была, когда мне при- шлось тащить его домой.
Да, да, именно тащить, так как у него было на ходу лишь переднее коле- со. Заднее же колесо, изогнутое в хлам и к тому же без спиц, беспомощно волочилось сзади, яв- ляясь неким механическим рудиментом. Один час позора, и я уже дома.
Мерген Челтанов досталась дороже, хотя была не намного лучше. Но уже потом я понял, что не прогадал — на ней было много исправных, почти новых запча- стей. Итак, покупки завершились, я уложился в рублей, не считая тросика сцепления, лам- почки на фару, поршневых колец и краски, ко- торые я купил уже позже. Наступил период сборки, долгий и мучи- тельный период проб и ошибок, радостей и ра- зочарований, надежд и безысходности.
До это- го механическими узлами, которые я собирал, были детский конструктор «Лего» и мясорубка, а высшей планкой в моей технической практике являлась сборка велосипеда. Пришлось постоянно обращаться за совета- ми к пацанам, которые не один год своей жизни «рассекали» по окраинам с ветром, наполнен- ным мотоциклетным треском.
Но почему-то толкового ничего не вышло. Правда, объяснили местонахождение жизненно важных узлов мое- го мопеда, который оказался упрощенной дет- ской версией, этаким младшим братом «Мин- ска». Объяснили, как нужно заводить с толкача, так как ножки кикстартера не было… Получил я и много других советов, в полезности и пра- Мерген Челтанов вильности которых убедился позже, когда засел за книжки.
О, это были деньки! Раньше я не любил хо- дить в библиотеку, так как постоянно портил и терял книги и не мог долго сидеть в читальных залах. Но тут, увидев полезные буквы в различ- ных пособиях по ремонту и обслуживанию двух- колесных коней, и особенно журнал «Мото», я засел в «Калинке» основательно. Ребята-мотоманьяки стали в шутку дразнить ботаником, посмеивались, когда я называл де- тали и узлы их заводскими именами. По этому поводу, кстати, меня называли еще «кикстар- тером», «вращающейся рукояткой управления дроссельного золотника», а также «кривошипно- шатунным механизмом».
Шутки шутками, но вскоре уже я смеялся над ними, основательно подкрепив фундамент своих не очень обширных практических знаний жесткой и надежной арматурой теории. Поэто- му они стали советоваться со мной по поводу всяческих переделок и внесения изменений в конструкцию мотоцикла. Если же мои доводы не принимались, то я всегда говорил: «Ты не ум- ней изобретателя! Мерген Челтанов сте, мой мопед, раскрашенный под тигра, не- много «задратый», вовсю тарахтел, обгоняя «па- зики», желтобрюхие такси и прочих участников городского трафика.
Особенно получалось «дер- гать» и обгонять велосипедистов и прохожих, зачастую удивленно и недоумевающе глядящих вслед. О, мой мопед! Он был частью моей души! Как я потом сожалел о том, что во время поло- мок пинал его, швырял в него ключами, ругал, а один раз даже плюнул!
Всегда, садясь на него и слушая его приветливое, дружеское, немного свирепое тарахтенье, я мысленно просил его о прощении. Я обращался с ним бережно и в меру жесто- ко. Я старался чаще его мыть, ежедневно следил за его состоянием. Он был моим другом. Он по- нимал, когда мне было плохо, когда мне хоте- лось вырваться прочь, когда мне просто необхо- димо было, чтобы ветер бил в лицо, наполняя грудь, как парус, прохладным, пахнущим ноч- ной тишиной и поникшей, но светлой осенней печалью воздухом.
Да, конечно, он все понимал, душевно при- нимая в объятия своего бензинно-масляного аромата, — понимал, и поэтому заводился, как Мерген Челтанов и я, с пол-оборота, и несся в ночную неизвест- ность… В одиннадцатом классе, когда вовсю готовят- ся к экзаменам, когда все говорят, что ты уже взрослый и пора начинать новую жизнь, я про- дал его.
Я его предал. Эти слова отличают- ся лишь одной буквой, но суть одинакова. Парнишка, который его покупал, очевидно, совсем не умел ездить. Мопед в его руках завелся не сразу, не смог тронуться с места, а когда все- таки поехал, то вдруг дико закричал выскочив- шей передачей.
Но я тогда ни о чем не думал. В потненьком кулачишке я счастливо сжимал одну синенькую и две красненьких бумажки. Деньги я потом потерял. Карман порвался об гвоздь, торчащий из стены сарая, когда я вы- катывал свой мопед в последний раз. Парень тот в первые же две недели «убил» его капитально. В первый день, врезавшись, по- гнул вилку и разбил фару, пообрывались троси- ки.
Потом по какой-то случайности разорвало корзину сцепления. Он позвал меня посмотреть, что случилось. Я пообещал. Хотелось это сделать в субботу, но шел сильный дождь, и на душе от этого было пасмурно.
Я поехал в воскресенье с утра. Мопед Мерген Челтанов лежал в ограде на боку. Левая крышка была сня- та, и с двигателя и его развороченных внутрен- ностей, словно кровь, стекало масло. Вид его был потрепанным и грязным, руль неестествен- но вывернут, и из разбитой фары капля за ка- плей текла вчерашняя дождевая вода. Казалось, мопед плачет. Вспомнилось, как однажды в детстве мама сказала мне, что машины не плачут, так как они мертвые. Словно подтверждая эту мысль, из потускневшего глаза моего друга перестало ка- пать.
Он умер. Меня уже здесь просто не помнят. Еще бы — не один десяток лет! Хотя я иных помню. Но поскольку дружеские отношения возвра- щать уже незачем, иду одна.
Иду в места, куда меня тянет, где бы я не жила все эти годы. Знакомая улица. Она, как бы, просела. Иные дома покосились от времени, а которых не было, построили. Вот и тропа — всё тот же притоптанный песок.
По её краям всегда рос- ла дикая герань и низкорослая полынь. Ра- стёт и теперь. Где-то тут должны быть мелкие заросли тополей, но их нет. А есть огромные стволы деревьев, в которых можно заблудить- ся. Но всё же, эта теневая тропа вывела меня на реку моего детства. Небольшая река Алей. Хочу подойти близ- ко к краю берега и теряюсь.
Обрыв, да еще какой. Но его не было тут. Обвожу взглядом русло по течению реки и против неё. Огляды- ваюсь назад. Да то ли это место? Роща огром- Галина Свириденко ных тополей! Неужели это тот самый топо- линый подрост? Тогда почему же на другом берегу песчаное гладкое побережье, которого там не было.
Именно там был обрыв. Нахожу спуск к воде и здороваюсь с ре- кой, как со старым добрым другом. В ответ до меня доносятся глухие всплески, и, кажется, в тишине я слышу тихий вздох. Ничего ты не на- путала. Ты ищешь моё Старое русло, а это новое, другое. Я ведь помню, как ты ребенком прибегала ко мне.
А помнишь, как ты, ещё не научившись плавать, начала тонуть, и, уходя на дно, цеплялась за своих сестер, которые от- толкнув тебя, выплыли и убежали. Тогда мои воды вынесли тебя на мелково- дье. Ты ведь этот брод хочешь найти? Мне бы тоже хотелось его найти, но в один момент половодья воды ушли в сторону, не возвра- тившись. По старой памяти ещё некоторое время ко мне приходили люди, а в середине лета, они назвали меня Сухой Лужей. Только через годы земля стала покрываться травой и мел- ким кустарником.
Бабушку твою я тоже пом- ню. Она просила тебя не подходить близко к Галина Свириденко моей воде, а ты посто- янно садилась на при- брежный песок и жда- ла вечера. В памяти передо мной встаёт бабушка Лиза, которая подот- кнув за пояс юбку, не- сёт в одной руке бидон с дикой малиной, а другой придерживает привязанный к спине передник с грибами. Бредёт навстречу мне, уговаривая не входить в воду.
Обувая на берегу калоши, она даёт мне в руки по белому груздику, и я, едва поспевая, бегу за её широкими шагами по этой тропин- ке. А дома мы перебираем грибы, а из мали- ны варим варенье. Все равно иногда перепадают дожди, а значит, жизнь не закончилась. Сюда постоянно прилетают птицы, и прокладывают тропы животные, Галина Свириденко питаясь моими дарами. Ночью со мной обща- ются мыши и совы, а днём я тоже научилась радоваться солнцу.
Пусть и колючки растут, но не исчезла малина, клубника, смородина. А зимой трещит мороз, и я, как и всё кругом, отдыхаю. С трепетом принимая удивительное обще- ние, я машинально набираю несколько гор- стей песка моего Старого русла, которые под- сыплю в растущие цветы на подоконнике, а его оставшуюся часть — перед входом в дом, чтобы ощущать соприкосновение.
Те- перь люди не ходят ко мне загорать, потому что много мошки и комаров, и песок скоро может стать серой землёй. Но ничего плохо- го в этом нет.
Люди пользуются корой ив, их молодыми прутьями, да и берёзовая роща есть. Видимо и мне, многое ещё предстоит понять и пережить. Часть моих вод за тысяче- летия ушла в океан, а другая — просто в небо.
Даже пыль моего Старого русла, перемеща- ясь с ветром, возможно, где-то превращается Галина Свириденко в пустыню. Присмотрись внимательно — в мире всё непостоянно. Перемены идут со ско- ростью движения времени, и помни: всё, что встречается на нашем пути, — живое… Последыш Маленький серый щенок скулил.
Ему было одиноко и тоскливо. Еще вчера он жался к тё- плому брюшку своей мамы, а сегодня тонкая щенячья цепь пригвоздила его к земле у ма- ленького домика, который лишь слегка пря- тал его от окружающего мира, но страха от этого не убавлялось.
Еда у него была, но каж- дому живому существу требуется большее. Галина Свириденко Вчера его взял на руки человек, подержал за загривок и сказал: «Увесистый! Тут же по- садил его к себе за пазуху и принёс сюда. Мать-то у него умная, отличная сторожевая, и из этого толк будет.
Последний он у меня остался, всех их быстро разобрали. Но щенок не понимал, что с этого момента он остаётся один. Маленькая девочка, увидев щенка в сво- ём дворе, приняла его за живую игрушку и очень радовалась. Она ласково гладила его руками по спинке, таскала на руках, прижи- мая к себе, а он мокрым языком облизывал ей руки и лицо.
Поскольку во дворе стояло лето, то для тепла ему хватало шёрстки, которая согрева- ла его по ночам, а каждодневные разговоры с новым хозяином позволили со временем привыкнуть к месту и к самому хозяину. Однажды к щенку подошёл цыплёнок. Галина Свириденко Маленький, едва державшийся на ножках, он как сумел, бесцеремонно напился из соба- чьей плошки, оставленной хозяином рядом с будкой Последыша. Подрастающий пёс удив- лённо наблюдал за гостем, который оказался гораздо меньше его самого. Половину дня цыплёнок пищал возле буд- ки, выклёвывая пищу.
Щенок терпеливо сно- сил такое поведение гостя, когда стемнело, то цыплёнок прижался к щенку, видно приняв его за мать-хохлатку. Каково же было удивление Михаила, когда утром в будке он обнаружил диво-дивное и чудо-чудное. Щенок не скулил и не бросался к нему.
Он своеобразно показывал хозяину на малыша-пришельца, как бы собираясь ска- зать тому: — Вот, видишь, не один я теперь… — Так-то оно так, — удивлённо раздумывал хозяин, — но как ты не задавил его, а наседки- то у меня нет. Что делать будем? Недолго думая, Михаил спрятал цыплака в коробку на момент собачьей прогулки, а по- том семья воссоединилась.
Так и подрастали. К августу месяцу соседи смогли наблюдать такую картину: первым бежал пёс, за ним Галина Свириденко Михаил, а следом подрастающий петушок догонял их, пытаясь чередовать суетливое перемежение куриных лап между взлётами и падениями.
Однажды соседка попросила петушка для своих куро- чек. Проснулся квар- тирант собачьей будки на следующий день в курятнике, напрочь забыв о своих приёмных «родителях». Молчунья Жила-была сорока и, видимо, за внешний вид все называли её Павой. Не одна она жила в лесу, а в самой обычной сорочьей семье. Много у неё было братьев, сестёр и ещё вся- кой родни хватало.
И так уж устроено было в Галина Свириденко их семье, что собирались вместе они только на ночь поделиться со всеми: куда летали и чем занимались днём. И не переслушать их было. А первогодок Пава всё больше молчала.
Я-то, тебя люблю, а как другие? А если изгнать захотят? Непорядок это будет в лесу. А ну, как другие птицы тебя забьют. О чём думаешь, молчунья? Я уже и учителя себе присмотрела, Соловья прошло- годнего, — решилась пойти на откровенность Павка. Галина Свириденко — Ты чего это удумала, а? Как будто сильным порывом ветра её качнуло. Я сво- им скрипом их пение испортить бы могла. Но поскольку ночь в лесу стояла уже глубокая, то обе, распушив перья, уснули рядышком. Утро на другой день выдалось на зависть солнечное, и тётка Лётка, как всегда, не- сколько раз прокричала об этом.
Но каково же было её удивление, когда рядышком она услышала совсем необычные звуки.
